— Мне бы такую силу! — завистливо вздохнула Мевия.
— Тебе нужна быстрота, а не сила. Иди, переодевайся, а то ланиста решит, что ты дала деру из его бабской школы.
Сам он, шлепая мокрыми босыми ногами по полу, вошел в ближайшую боковую дверь. После ярко освещенного перистиля комната казалась погруженной в фиолетовой сумрак — свет падал из небольшого, выходившего в садик окна. Едва можно было различить стол, пару стульев и кровать. За столом сидел мальчик или юноша и старательно вращал рожки деревянной скалки, на которую был намотан пергаментный свиток.
— Ну и как дела с «Энеидой», Гай? — спросил Осторий, останавливаясь в дверях.
— Ищу подходящие цитаты… ну… для речи. Мне задали подготовить речь в защиту… — Он окончательно сбился и замолчал.
— Знаю, знаю эти риторские упражнения, — усмехнулся Осторий. — Сегодня ты защищаешь Гая Гракха, а завтра обвиняешь — опять же его.
Глаза еще не успели привыкнуть к сумраку, Осторий не мог разглядеть лица сына, но готов был поспорить на тысячу сестерциев, что парень покраснел до корней волос. Осторий подошел к окну, глянул, прикидывая, какой отсюда открывается вид на перистиль, провел ладонью по подоконнику.
— Ба! Да тут целая лужа слюней натекла! — Он сделал вид, что брезгливо отирает ладонь о набедренную повязку.
— Что? — Гай в растерянности вскочил. — Да я…
— Все это время пялился в окошко, — закончил за него фразу отец. — Как заниматься с оружием — так тебя не докричишься. То тебе надо учить речь, то с Марком бежать в Юлиеву базилику. А три часа пялиться во двор — это пожалуйста.
— Почему бы и нет?! — Гай надменно вскинул голову, выпятил подбородок. Сделался юной копией отца. Только копией куда более мелкой, изящной. — Если в перистиле у нас красивая девушка с обнаженной грудью, почему бы мне на нее не посмотреть?
— Ну и как тебе наша амазонка?
— Мужчину-гладиатора ей не победить.
— Сейчас — нет. Ладно, положи свиток назад в футляр. Все равно от твоей учебы никакого толку, только пергамент ломаешь. Адвокат из тебя говенный.
— Как грубо!
— Правда груба. У тебя две дороги — в изгнание или в легион. То есть в философы или в солдаты.
— Почему?
— Если бы ты успел послушать речи философа Диона Хризостома, не задавал бы глупых вопросов. Но Диона уже изгнали. Теперь он в Сирии или где-то на берегах Понта. Или в Нижней Мезии? Где-то там! — Отец махнул рукой в сторону востока.
— Я бы стал военным трибуном, если бы мы не разорились! — напомнил Гай.
Два года назад известие, что отец разорен, не прошел ценз и вычеркнут из списков всаднического сословия, [67] сразило Гая. А он уже штудировал записи отца, изучал тактику. Вдвоем они выбирали легион, где будет служить Гай! Германия. Или Паннония. Или Мезия?..
— Почему бы тебе не стать простым легионером? — спросил отец.
— Что-то не вдохновляет. Двадцать пять лет службы, чуть зазевался — сразу палкой по ногам и спине, и работаешь как вол.
— Ну, не в преторианцы же тебе идти! — хмыкнул Осторий.
К гвардии Осторий относился с презрением. Да, платят преторианцам изрядно, и служба не слишком уж долгая и совсем, мягко говоря, не тяжкая, и живут они в лагере прямо в Риме. Но только приходится им стеречь и беречь тело принцепса, [68] императора Домициана, которого подданные именуют «наш господин и бог».
«Бог! Неужели боги в самом деле таковы — лысые, пузатые, на тонких кривых ножках. И на лицах небожителей можно прочесть лишь себялюбие и презрение? — размышлял Осторий. — Хотя и этого грабителя, возможно, обожествят, как отца и брата!»
— В преторианцы не пойду, — огрызнулся Гай.
— Значит, никуда не пойдешь? Вот как? У тебя что, в перспективе наследство на миллион? Какой-нибудь богач внес твое имя в свое завещание? Что ж ты мне об этом не сказал?!
— Да хватит тебе издеваться! — вскинулся Гай.
Осторий пожал плечами:
— Ну, тогда ты просто исчезнешь — и все. Вместе со своим дурацким бурчанием и вечным «не знаю». Как исчезли другие из анналов истории — навсегда. — Осторий несильно стукнул кулаком по стене, и на пол шелестяще посыпалась штукатурка. — Это не та крепость, в которой можно отсидеться.
— Как Судьба решит, так и будет, — огрызнулся Гай.
— Значит, либо изгнание, либо легион.
Как ни злился Гай на своего отца за эти вечные насмешки и словесные уколы, нельзя было не признать, что старший Осторий прав. Будущее Гая вырисовывалось весьма мрачное. Ни состояния, ни перспективной службы, ни влиятельных друзей. Правда, Гаю иногда удавалось заработать: вместе с приятелем Марком, надев тогу, Гай отправлялся по утрам в Юлиеву базилику. Стоило немного подсуетиться, и подростков нанимали за три денария одобрительно кричать и хлопать в ладоши во время выступления какого-нибудь адвоката. Три денария — приличная сумма, если учесть, что какой-нибудь сукновал получал в день меньше денария. На эту работу (явно не тяжкую) направил их старший брат Марка Авл Эмпроний. Сам Авл только-только начинал выступать как адвокат, и в его поддержку приходилось вопить и хлопать бесплатно.
Дружба с Марком завязалась по двум причинам. Во-первых, Марк жил в доме напротив, над мясной лавкой, а во-вторых, Марк обожал слушать те истории, что рассказывал ему Гай. Гай выдавал их за сюжеты прочитанных книг. На самом деле подобных книг не существовало, Гай попросту выдумывал эти басни — о том, как корабль с отдельной когортой с префектом во главе бурей уносило к неведомым берегам и разбивало в щепы о каменистый берег в земле гипербореев. Далее шли приключения — сражения с чудовищами, белокурые красотки, которых друиды вот-вот должны были принести в жертву злобным трехликим богам, а Гай (то бишь его герой, которого звали либо Гай, либо Марк) спасал пленниц, как когда-то Персей спас Андромеду. Потом следовала победа над местным вождем, и как итог — пещера, полная сокровищ. Нагрузив новый корабль жемчугом, изумрудами и золотом, счастливец отправлялся в обратный путь.
«Да, вот бы нам такое богатство!» — вздыхал Марк.
«Это точно», — кивал Гай и почти наяву видел мешки, набитые золотом и каменьями.
Богатство… Чарующее слово, обволакивающее, как синеватый дымок из курильницы с благовониями. Он бы отправился путешествовать, увидел весь мир, услышал бы потусторонний глас Мемфисского колосса, плавал бы на корабле по Нилу, вдыхал жаркий воздух пустынь и влажный — садов, поднялся бы на Агору в Афинах, охотился бы на львов в Африке. Весь мир отразился бы на дне его зрачков, сокровище спрятанное, но не сокрытое, ибо все, что видел, он бы сумел запечатлеть. Закончив странствия, он бы купил огромное поместье, построил дом, разбил сад, устраивал бы пиры для друзей, на серебряных блюдах подавали бы жареных павлинов.
Правда, отец говорил, что павлин ничуть не вкуснее курицы.
Да и жаль жарить таких прекрасных птиц.
Нет, он бы не стал жарить павлинов, он бы пустил птиц гулять по саду, чтобы любоваться волшебными глазами Аргуса [69] на их хвостах. Но все это мелочи, приятные дополнения. Главное, что утром он шел бы в отдельный флигель, в пристройку, и брал в руки кисти.
Мевию три дня назад привел в их дом ланиста Силан. Помнится, ланиста целый час о чем-то шептался с отцом в таблинии, а Мевия ожидала в перистиле — тогда-то она и рассказала Гаю, что пошла в гладиаторы добровольно и что за каждую победу устроитель игр дарит ей золотые монеты.
— Заработаю кучу денег и, когда мне вручат деревянный меч, как знак освобождения, куплю поместье где-нибудь в Кампании, недалеко от Неаполя.
Девушка засмеялась, предвкушая, жемчугом сверкнули белые зубы. У Мевии были загорелая отливающая золотом кожа, серые большие глаза и черные волосы, стянутые в простой узел на затылке. Она носила тунику из некрашеной шерсти без рукавов, и Гай любовался, когда она поднимала руку, чтобы поправить волосы, — под загорелой кожей играли отнюдь не женские мускулы. Тонкая ее талия была стянута широким поясом. От девушки пахло солнцем — и от этого запаха у Гая кружилась голова.