В голове что-то взорвалось, и меня бросило в просторное жилое помещение.

— За столом сидят двое мужчин… Один молодой, крепкий, спортивного телосложения, широкий в плечах… Нос крупный, глаза маленькие… Стрижка ежиком… Другой постарше… Ростом, вижу, поменьше… усы… на голове залысины…лицо круглое… По-моему, оба южане. Лица сильно загорелые, как у жителей Кавказа или нашего юга.

Картинка оборвалась, снова перед глазами появилась дымка, дымка стала рассеиваться и передо мной опять возникла, будто выплыла лаборатория. Чуть поколыхались стены и столы с приборами и все стало на свои места.

— Это все, — сказал я, приходя в себя.

Старший лейтенант молча, словно язык проглотил, смотрел на своего начальника, а тот, выпучив глаза, пытался что-то сказать, но махнул рукой и приказал мне хрипло:

— К начальнику!

И двинул к двери так быстро, что я еле поспел за ним.

Когда подполковник доложил полковнику Степану Васильевичу обо всем, что слышал, тот с сомнением посмотрел на меня и, покачав головой, сказал:

— Ну, если все так, то не знаю…

Все оказалось так. Дом нашли без труда. В сарае обнаружили детали для изготовления взрывчатки, провода, а также часовые механизмы. Злоумышленников арестовали по приметам, которые полностью совпали с моим описанием. Преступниками оказались уроженцы Краснодарского края, имевшие судимость за разбой и грабежи. Они должны были оставить еще два взрывных безоболочных фугасных устройства, по своему усмотрению, на остановках или в транспортном средстве. За это им обещали хорошо заплатить. Кто? Это уже осталось для меня информацией закрытой и занималось этим КГБ без моего участия. А я от природы любознателен, но не любопытен.

Глава 22

«Бегущая по волнам» Грина. Тоска по романтике и благородству. Концерт Ван Клиберна. Романтика и грубая реальность. Я объявляю о решении перевестись в Ленинград. «Кафе» на травке у реки. Ощущение тревоги и вспышка озарения. Мы спасаем тонущую девушку.

Я не сказал Миле, что тоже решил уехать. После откровенного объяснения с ней я не нашел в себе смелости — вот так просто взять и сказать, что все, мол, хорошо, но ты меня прости, я уезжаю.

Утром следующего дня я пошел к Юрке. Наталия Дмитриевна как всегда встретила заговорщицким шепотом:

— Вчера целый день сидел дома. Хоть бы погулять вышел… И сегодня позавтракал и опять в своей комнате один, как сыч, сидит… И Алик не заходит. Вот, хорошо, ты пришел… Иди, иди к нему.

Юрка лежал на кровати и читал «Бегущую по волнам» Александра Грина.

— А, это ты… — лениво произнес Юрка.

— Тоскуешь по романтике и благородству? — усмехнулся я.

— И по девушке, скользящей по волнам, — мечтательно добавил Юрка. — Ты знаешь, если любить, то чтобы любовь была настоящая. Чтобы она тебя полюбила не за внешность и не за какие-то твои успехи, но и…

— «в горе и в радости, в богатстве и в нищете, в здравии и в болезни…» и т. д. «пока смерть не разлучит нас», — продолжил я, перебив Юрку.

— Шутишь? — покосился на меня Юрка.

— Какие шутки? — сделал я серьезное лицо. — Это «Брачный Завет». — Ладно, хватит страдать. Пошли к Ляксе, пока он дома.

Юрка быстро оделся, и мы спустились к Алику.

Лякса сидел в кресле с закрытыми глазами и слушал Первый концерт Чайковского для фортепиано с оркестром.

Юрка подошел к черной тарелке радиорепродуктора и сделал звук потише. Лякса открыл глаза, непонимающе похлопал ресницами и уважительно сказал:

— Ван Клиберн.

Ван Клиберн недавно стал лауреатом Международного конкурса скрипачей и пианистов имени Чайковского, и вся страна вдруг полюбила этого американского парня так, как не любила ни одного русского.

— Куда собрались? — спросил Алик.

— Видишь, к тебе пришли, — сказал Юрка.

— А чего не вчера?

— Лично я Александра Грина читал. «Бегущую по волнам».

— Про Биче, Дейзи и Фрези? — усмехнулся Алик. — Фэнтези и сплошная романтика.

— И что здесь смешного? — вскинулся Юрка. — Пусть фэнтези. Люди, лишенные фантазии и поэтического отношения к жизни, — однобоки… Вот романтическая Дэйзи ушла от рассудительного и прагматичного Тоббогана к Гарвею.

— Мир романтики всегда манит, но не забывай про грубую реальность, в которой приходится жить, — жестко сказал Алик.

— А ты не забывай, что романтиков окрыляет мечта и ожидание счастья. Ради этого они совершают поступки, которые кажутся бессмысленными, но приносят настоящее счастье.

Юрка проговорил это пылко и страстно, словно посягали на что-то для него святое.

— Насчет настоящего счастья не знаю, — примирительно сказал Алик. — Я тоже Грина люблю, но он расслабляет. Да и ты лучше почитай Хэма.

— А еще лучше, если ты займешься зубрёжкой физики и математики, — заключил Алик.

Юрка сразу нахохлился как воробей в февральскую стужу.

— Да все у меня с математикой и с физикой в ажуре, — пробурчал он.

— Парни, — произнес я. — я тоже уеду.

Юрка с Ляксой переглянулись.

— А куда? — в один голос произнесли Юрка с Ляксой.

— В Ленинград. Переведусь в ЛГУ или в Герценовку. Куда возьмут.

— А ты с чего решил? — спросил Лякса.

— Зыцерь уговорил. Считает, что мне, как он сказал, нужно повариться в котле большого города и вообще, что я могу стать писателем. Я не уверен… хотя к писательству меня тянет.

— Чувак, — искренне поддержал Юрка. — Мы с Ляксой читали твои рассказы. Нет слов. Клево. Это уже не детский лепет, а потом, если сам Зыцерь оценил, то какие могут быть сомнения?.. За это нужно выпить.

— Пошли в погребок на Ленинскую, — предложил Лякса. — У меня четвертной. У кого еще сколько?

У меня нашлись две десятки, а Юрка для кучи выпросил деньги у матери.

На Ленинской, как всегда в будние дни, было малолюдно. Домохозяйки, да пацаны. Домохозяйки с сумками и авоськами выползали из своих жилищ, чтобы закупить продукты в гастрономе и овощном магазине, где всегда стоял запах квашеной капусты, селедки на фоне подвальной затхлости.

У кинотеатра «Победа» толкалась и шумела мелкая пацанва, а на ступеньках кинотеатра чинно сидели подростки постарше.

— Может, в кино? — предложил Лякса.

— А на что? — отмахнулся Юрка. — «Летят журавли» мы смотрели, «Ночи Кабирии» — только вечерний сеанс.

— Володь, ты смотрел? — повернулся ко мне Юрка.

— А как же! Два раза, — сказал я.

— Ну, тогда проехали. Вон афиша: «Дорогой мой человек». Скоро. И «Добровольцы». Тоже скоро. Разве что на «Старика Хоттабыча», — засмеялся Юрка.

Когда дошли до винного погребка, Лякса вдруг заупрямился.

— А чего мы сюда-то прихиляли? — уперся Лякса.

— Здрасте! Бухнуть, кто предложил? — строго спросил Юрка.

— Так я и не возражаю, — согласился Лякса, — Только предлагаю взять вина, парочку сырков, да по паре пирожков с ливером на рыло и… на бережок.

Лякса сказал это так смачно, что мы молча согласились и повернули назад. В пирожковой купили пончики с повидлом и с ливером, в гастрономе две бутылки портвейна «три семерки» и направились в сторону Дворянского гнезда. На покатых берегах-склонах Орлика тут и там сидели кучками мужики: по два, по четыре, чаще — по три человека. У всех — культурно расстеленные газетки, на которых — водка с черной сургучной головкой (с белой головкой водка стоила почти на три рубля дороже) и нехитрая закусь: камсичка, сырки и килечки в томате.

— Уже сидят, — сказал добродушно Лякса.

— Это что! — засмеялся Юрка. — К вечеру будет почище, чем на пляже — свободного места не найдешь. Сейчас — простор…

— А милиция не гоняет? — спросил я.

— Иногда гоняет, — сказал Юрка, — но так, без злобы. А, с другой стороны, где рабочему человеку еще выпить? Это у Ремарка немцы пьют в кафе или в баре, а нам отрадно на природе!

Юрка потянулся всем телом так, что хрустнули суставы. Мы тоже расстелили газетку, которую опытный Лякса предусмотрительно купил в киоске, и уселись на траве.