– Надеешься, что, поехав со мной, выслужишь римское гражданство? – прищурился трибун.

– Да, я знаю, такая награда без службы в ауксилариях только для особых… для героев… Слышал, в дакийскую войну вся когорта бриттов получила почетную отставку с римским гражданством на тринадцать лет раньше срока. Но твой патрон – он же может меня наградить?

– Поручение это опасное, – уточнил Приск. – И я не ведаю – стоит ли оно гражданства.

– Я знаю об опасностях. Но о тебе говорят, что ты удачлив в своих начинаниях, трибун. И чего ни попросишь, то наместник тебе сделает.

Приск задумался. Наградить-то Адриан может. Но только… награду эту надо обговорить заранее. Впрочем, Приск был уверен, что Адриан пообещает все что угодно сейчас – когда Приск и его спутники отправляются в путь, хоть гражданство для Менения, хоть для Приска – звание легата. Но сдержит ли он потом данное слово перед теми, кто вернется? Хотя – и это почти наверняка – вернутся далеко не все.

– Может, я и удачлив… – согласился Приск. – Но только не всем моим спутникам благоволит Фортуна. Я из опасного дела вернусь. А вот ты – не знаю.

– Я тоже точно вернусь! – заявил Менений. – Мне предсказание было, что я доживу до семидесяти лет.

– Ну тогда считай, награда уже твоя… – хлопнул Приск по плечу бывшего вигила.

«А что бы ты хотел получить в награду?» – спросил сам себя Приск.

И сам же себе ответил – ничего… я больше ничего не хочу…

Потому что то, о чем он мечтал, ему не способен дать ни один человек в этом мире. Нет ни у кого такой власти…

Часть III

Несколько дней из жизни провинции вдали от войны

Глава I

Казнь

Повозка передвигалась еле-еле. Никто не хотел спешить – прежде всего мулы, которым путь этот был знаком и не сулил ни вкусной травы, ни отдыха. Возница прикидывал так: вернуться бы в город к началу мужского времени в термах – и лады. Солдаты, что сопровождали повозку, тоже не слишком торопились, потому как торопиться солдату стоит в трех случаях – это когда идешь в атаку – поспешать надо, чтобы миновать сектор обстрела как можно быстрее. Второе – если доведется драпать – особо от кавалерии – тут уж надо мчаться как ветер, если не хочешь, чтобы тебя сзади полоснули мечом по бедру и до конца дней сделали калекой. Это если повезет – и не прикончат на месте. И третье – когда утаиваешь золотишко из общей добычи – вот тут следует быть очень проворным, чтобы чужой глаз не приметил, а язык – не донес. Во всех остальных случаях проворство совершенно ни к чему. Гражданским тоже порой нет смысла торопиться. К примеру – никуда не торопился едущий на повозке человек в грязной ветхой тунике со связанными за спиной руками. Темные вьющиеся волосы его были спутаны и присыпаны пылью, глаза покраснели, потому как свою последнюю ночь он провел почти без сна. Был он молод – не достиг еще и двадцати, на впалых щеках лишь кое-где курчавились редкие волоски. Роста среднего, узок в плечах, худ до крайности. Глаза имел живые и умные, но взгляд все время метался и ускользал – собеседникам в глаза юноша никогда не смотрел прямо. На груди паренька на куске старой грязной веревки висела грубо намалеванная деревянная табличка. На табличке той значилось, что парня зовут Прокруст, что продавал он в рабство свободных и за это приговорен к распятию, потому как не был римским гражданином. Несколько любопытных вышли из Эпира вместе с повозкой, решив поглазеть на казнь, но постепенно отстали. Возможно, еще нагонят – а может, и передумают. Решат, что нет ничего интересного в казни проходимца, воровавшего детей и женщин. За подобное в этот месяц казнили уже третьего преступника. И все они были чем-то похожи – юноши или подростки, пойманные в городе на месте преступления, – одиночки без родни и средств, решившие на продаже живого товара подзаработать пару золотых. Прокруста схватили на постоялом дворе, где он пытался украсть десятилетнюю девочку, дочь римского путешественника, богача из сословия всадников. Папаша девочки приехал послушать речи Эпиктета – ныне философские эти беседы сделались чрезвычайно популярны. Приехал с семьей и домочадцами, но сдуру остановился не у друзей, а в дешевой и плохонькой гостинице. Где вся его фамилия в первый же вечер отравилась гнилой едой, а на второй день римский всадник едва не лишился младшей дочери. Прокруст не сумел быстро запихать кляп в рот девчонке, та завизжала, сбежались рабы ее отца и слуги из гостиницы. Слуги соваться в драку не стали, а вот один из отцовских вольноотпущенников так приголубил Прокруста палкой по голове, что тот рухнул на пол без чувств. Девчонку освободили, а Прокруста связали и послали гонца за городской стражей. Дело разобрали быстро – да и чего там разбирать – сдуру Прокруст, почти ничего не соображавший от нестерпимой головной боли и тошноты, ляпнул, что хотел продать девчонку на рынке рабов, – за что и был тут же приговорен к крестной муке.

– Как же все плохо устроено в этом мире… – бормотал он теперь, оглядывая яркое небо и серебристые оливы, что росли справа от дороги. Слева за загородкой паслась отара овец под присмотром мальчишки-пастуха и собаки. Собака немного потрусила вдоль обочины, погавкала для порядка на повозку и вернулась к овцам.

– Плохо устроено, – поддакнул возница. – День сегодня нежаркий, да с ветерком – провисишь живым до ночи. А может, и еще весь завтрашний день… А может, и на третий день не умрешь – если будет дождь. – Возница потер колено. – А дождь к вечеру наверняка будет.

Возница, скособоченный старым ранением, седой и то ли небритый очень давно, то ли бородатый, весь в седой короткой щетине – и щеки, и голова, – был дважды ранен в левую ногу, и раны эти ныли к дождю и грозе – посему никогда он не ошибался с предсказанием погоды.

– Эй, Гай, сидеть тебе тут всю ночь под крестом… – добавил возница-ветеран со злорадством, обращаясь к шагавшему подле повозки солдату-ауксиларию.

Брусья креста, плохо перевязанные, съехали на сторону, и Гай теперь вынужден был идти рядом с повозкой, придерживая деревягу, чтобы не сползла и не упала. Гай служил когда-то в Шестом легионе Феррата, но был пойман во время незаконной отлучки и направлен служить во вспомогательную когорту. А не надури он по молодости – был бы сейчас в Парфии вместе с Траяном, глядишь, уже бы подходил к Ктесифону. Сказывают, в парфянской столице золота уйма! Сам царь парфянский сидит на троне из чистого золота и ест с золотого блюда. А во дворце у него три тысячи красавиц, рядом с которыми все красотки Эпира страшнее старух Грай.

– Вина дайте… – попросил Прокруст. Его била крупная дрожь, а пот скатывался по лицу к подбородку и капал на тунику. Он то и дело дергался, пытаясь высвободить руки и отереть лицо. – Положено же вино перед распятием…

– Совсем еще малый… – заметил без тени сочувствия третий солдат-бенефициарий. Он двигался налегке, ведя в поводу коня, и в троице являлся главным – то есть отбыть с места казни он планировал первым, оставив товарища сторожить казнимого. Имел он какое-то дальнее значительное родство – потому по службе продвигался быстро и рассчитывался вскорости сделаться центурионом, если выпросит у покровителя-патрона денег на экипировку.

– Малец-то малый, а подонок… – отозвался возница.

К преступнику сочувствия никакого он не имел. У его родной сестры точно так же украли мальчонку-красавчика год назад и наверняка продали в какой-нибудь лупанарий.

Наконец прибыли к месту. Здесь стояли у дороги кресты – один уже пустой – дня три или четыре назад сгнившее тело с него обрушилось, расклеванное вороньем. Посему останки подобрали и стащили на кладбище для нищих, где и бросили в яму без всяких обрядов. На второй перекладине тело еще висело, и, когда повозка приблизилась, парочка ворон нехотя поднялась в воздух и натужно захлопала крыльями, перемещаясь с креста на полузасохший тополь.