Гай не стал уточнять, сколько именно. Не то чтобы он опасался Мевии. Просто отец научил его молчать.

— Чтобы уехать, хватит?

Он кивнул. Кивок вызвал новый приступ тошноты, но он подавил спазм.

— Куда ты?

— Не знаю. Может быть, в Комо, — сказал Гай. — Отец говорил, что хочет там поселиться. Он не успел.

— Я с тобой, — предложил Клемент.

— А ты, Мевия? Что с тобой будет?

Она лишь пожала плечами.

— Бежим вместе, — предложил Гай.

— Нет. Вдвоем нас сразу поймают. Уж больно приметная пара. И вот что еще: если меня поймают… Я скажу, что ты направился в Испанию. Идет? Так что в Испанию не езди.

— Хорошо… В Испанию не поеду, — согласился Приск.

— Уходи сегодня же! Пока о тебе не вспомнили! — напутствовала его Мевия.

— Вот, возьми! — Клемент вытащил из-за пазухи бронзовую статуэтку.

Гай узнал фигурку Лара, которого видел каждый день в домашнем алтаре, сколько себя помнил. Теперь у него нет ни алтаря, ни очага.

Через два часа он покинул Город. Лил дождь, лоскутный старый плащ промок до нитки.

«Завтра я свалюсь в лихорадке! — подумал Приск, ожесточенно шагая навстречу идущей грозе, ветер рвал одежду, струи дождя хлестали в лицо, капюшон давно был откинут, полы развевались. — А, плевать!»

Но он не заболел. Он ни разу не болел с тех пор, как покинул Рим.

Теперь он мог путешествовать, обойти если не всю, то часть Ойкумены. Ведь бегство сродни путешествию. Так странно Судьба исполнила его желания.

«Так жестоко», — стоило уточнить.

В этот раз добыча Авла Эмпрония оказалась очень даже недурственной. Во-первых, заимодавец покойного Остория не посмел предъявить расписки, сознавая, что спорить придется с самим императором. Второй человек, у которого Осторий одалживал деньги, — префект Плиний Секунд также промолчал, тем более что на столе у Домициана лежал донос на этого самого Плиния. Так что дом продали с торгов, положенная часть от вырученной суммы пошла в карман доносчика.

И было за что. Сочиненный им заговор выглядел еще более фантастическим, чем обвинения во времена Нерона. Якобы Осторий с ланистой Силаном решили подготовить из Мевии убийцу. Ее как победительницу Домициан непременно должен был пригласить во дворец сражаться во время пира. Кто может заподозрить в слабой женщине опасного убийцу?! Чем чудовищнее выглядели обвинения доносчика, тем больше эти нелепицы нравились Домициану. Кажется, его забавляло, что в Сенате никто не смеет возвысить голос против расправы. Поэтому отдельно, помимо положенной лепты, император наградил доносчика пятью миллионами сестерциев.

Осторию приказано было умереть, а Силана выволокли на арену изображать Актеона, которого разрывают собственные псы. Эмпроний глядел на арену и улыбался. Он был сильно пьян, его тошнило. Месть удалась! Мевию приговорили к арене — к чему еще ее могли приговорить! Но эта стервозная бабенка исчезла из гладиаторской школы бабского ланисты, прежде чем ее схватили. Ну что ж, пусть живет! Против Мевии Авл ничего не имел.

Кажется, впервые Эмпроний ощутил вкус денег — он выкупил из казны дом Остория, выгнал торговца маслом и начал ремонт в старинных покоях. Успех от подлого дела окрылял не меньше, чем от благородного поступка. Жалкая награда вызывает муки совести, пять миллионов мгновенно заставляют умолкнуть ее голос. Пусть глупый Сократ слушается своего демона, [88] не каждому хочется сдохнуть в подземелье, выпив яд цикуты. Кажется, Авл Эмпроний уже понимал безудержное хвастовство Регула. Успех сам по себе отменял все рассуждения о природе добра и зла.

Лишь одно злило Авла в этой истории — Марк дулся на брата и попрекал, вспоминая, что его приятелю Гаю пришлось бежать из Рима. В ответ Авл демонстративно оглаживал на плечах новенькую тунику — в нынешнее время не до дружбы — человек человеку волк и должен рвать зубами добычу.

Нет на Авле вины, Гай Осторий и ланиста Силан умерли по воле Домициана, император один указует, прочие всего лишь исполнители. Против силы императора нет иной силы. Все разговоры о честности и чести — слезливые оправдания трусов.

Расхаживая по старому дому, Авл записывал на табличках, что нужно сделать в первую очередь: оштукатурить и побелить стены, настелить мозаичные полы, очистить и заново выложить мраморной плиткой бассейн. И надо придумать, что делать с этим маленьким таблинием. Пожалуй, можно устроить там библиотеку. Все богачи имеют в доме библиотеку, даже если вообще не читают книг.

У прежнего владельца были книги — зачитанные ветхие свитки, императорские чиновники, делавшие опись, на них не польстились.

Еще имелись записные книжки. Авл пробовал их разбирать, надеясь найти что-то ценное для своих доносных дел, но затрепанные кусочки пергамента оказались совершенно бесполезными в этом деле.

«По обеим сторонам от ворот надо непременно ставить башни, иначе даки захватят лагерь с легкостью…» — было написано на первой странице одной из книжек.

И далее все в том же духе. Видимо, покойный делал эти заметки во время службы, надеясь потом сочинить книгу по фортификации, как Плиний Старший, погибший во время извержения Везувия, сочинил трактат о метании дротиков с коня.

Или вот еще одна записка:

«Армии потребна хорошая разведка. Без разведки мы проиграем любую войну».

Для кого Осторий все это писал? Кому рассчитывал передать эти пергаменты? Неведомо. И что теперь с ними делать Авлу? Сжечь? Но доносчик не осмелился бросить записные книжки убитого в огонь, просто велел перетащить сундук в кладовую.

Часть III

Провинция Нижняя Мезия

Глава I

Домициан

Четырнадцатый день до календ сентября 849 года от основания Рима [89]

Эск

Как-то незаметно подкралась осень.

В буйной зелени на деревьях стала проглядывать тусклая желтизна, уже солнце не пекло, а лишь ласково нехотя грело, зачастили дожди.

В тот день случилось странное происшествие. Имагинифер [90] вынес изображение императора Домициана из хранилища знамен. Был предпоследний день Римских игр, и по распоряжению легата Наталиса решено было устроить на поле перед лагерем небольшой парад и состязания в беге и метании дротиков. Погода была отличная — ясное небо, теплый, но не жаркий день. Легионеры уже начали строиться перед принципией, чтобы ровным строем выйти из лагеря, когда посреди ясного неба образовалось темно-синее облачко, густо кипевшее по краям. Оно зависло над лагерем, и — никто не успел ничего понять — ветвистая молния ударила в имаго императора. На свою беду, знаменосец держал древко на весу, синие вспышки заплясали вокруг знаменосца, и он, так и не выпустив из рук имаго, рухнул на землю. На нем затлели туника и волчья шкура, которую имагинифер носил вместо плаща. Запахло паленым.

Из принципии выбежал Элий Адриан, увидев знаменосца на земле, схватил стоявшую под стоком у стены бочку, поднял легко, будто это было простое ведро, вылил на лежавшего. Но не помогло. Парень даже не дернулся. Прибежавший из госпиталя Кубышка лишь сокрушенно покачал головой.

«Знак», — прошептал кто-то за спиной Адриана.

Трибун обернулся. Рядом стоял Тиресий.

— Знак чего? — спросил Адриан.

— Домициана сегодня ждут у Стикса, — отозвался Тиресий негромко. — Харон его ждет.

— Тихо… — шепнул Адриан. И затем громко крикнул: — Сегодня — день рождения моего дяди Марка Ульпия Траяна.

Потом хмуро смотрел на мертвого знаменосца. Молния с небес — несомненно, знак богов. Но только — что этот знак означает?

Во всяком случае, несомненный знак, что праздник в этот день устраивать не стоит. Посему Наталис, посовещавшись с военными трибунами и префектом лагеря, велел всем разойтись по казармам.