В устье великой реки Траян без труда подчинил себе Харакену, но чуть не погиб, когда на его трирему обрушилась приливная волна. Корабль чудом остался на плаву.

Море как будто предупреждало: твой путь окончен. Пора возвращаться – дальше дороги нет. Пораженный, стоял император Рима на берегу океана и смотрел на корабль, идущий в Индию.

«Будь я моложе, я бы непременно поплыл к индам…» – сказал Траян, и Фамедий, его виночерпий и с недавних пор секретарь, тут же записал на восковые таблички эти слова.

Все вдруг потеряло смысл и цену, цели исчезли, все действия сводились отныне к завершению прежде начатых дел.

От Сената пришло сообщение, что император может справить триумф и в числе покоренных указать столько народов, сколько будет угодно, – никто из сенаторов не мог перечислить все завоеванные города и все подчиненные царства. И многие даже не знали, как их правильно называть.

«Не было у нас правителя лучше, чем Траян», – говорили они друг другу, нежась в роскошных термах, построенных Аполлодором Дамасским, или сидя на скамье в огромной базилике на Форуме императора.

На обратном пути Траян посетил Вавилон, чтобы осмотреть место, где умер Великий Александр, но увидел только груды камней и развалины. Город лежал в руинах. Более всего Траяна поразило, что Вавилон, казалось, разрушился сам по себе, будто под бременем своего невыносимого величия.

Здесь император получил известия, что практически все покоренные им народы восстали. Он сначала не поверил… Но прибыл новый бенефициарий, и всё подтвердилось.

Надо было спешно возвращаться назад и постараться удержать Селевкию и Ктесифон. Против течения корабли шли медленно, и, оставив эскадру (пусть догоняют, одолевая на веслах могучую реку), Траян устремился с армией назад – к Селевкии и Ктесифону, торопясь вновь занять города-близнецы и схватить непокорную Парфию за горло.

Часть II

Вторая Иудейская война

Глава I

Александрия

Марк Аттий, римский гражданин, жил в греческом квартале Александрии. (В отличие от иудейских, что располагались ближе к морю рядом с дворцом, эти лежали ближе к пустынной окраине.) Впрочем, назывался этот квартал греческим весьма условно – здесь селились не только греки, но и ливийцы, египтяне, сирийцы, встречались и римляне – но в основном римляне не по крови, а по гражданскому своему состоянию, выслужившие во вспомогательных войсках гражданство ауксиларии, бывшие легионеры сирийских легионов, из тех, кто провел большую часть службы в каком-нибудь домике канабы в окружении толстой наложницы и пары-тройки сопливых детишек да жуликов-рабов. Марк Аттий был именно из таких – в прошлом легионер, не герой, но и не из робких, высок ростом, дороден, силен, но не слишком проворен, уже начинающий седеть, с довольной улыбкой на полных губах. К трудам он не особенно был приучен, но в торговле и делах не промах. Вышедши в отставку до срока, а потому не удостоенный почетных привилегий, он сумел на торговле финиками сделать неплохое состояние, потом завел себе лавку и маленькую мастерскую по изготовлению портретов. И хотя сам ничегошеньки не мыслил в живописи, дела у него шли бойко.

Когда Тиресий постучал к нему в дом, Аттий принял его как друга – прежде всего потому, что Тиресий привез кошелек со звонкой монетой, а во-вторых – письмо от бывшего военного трибуна, под началом которого служил когда-то сам Аттий. В римском мире дружеские связи – почти как римские дороги – решали всё. Тиресий прибыл в сопровождении всего лишь одного слуги – вольноотпущенника Тита, и девушки, которую он называл Ари. Девушка была милой, на рабыню не походила, но была очень худенькой и молчаливой.

Для гостей Аттий отвел две комнаты во флигеле своего большого дома, построенного без особого плана и, похоже, впитавшего в себя по мере роста кое-какие постройки по соседству. Поутру, после того как путники посетили бани и перекусили, Аттий повел гостей осматривать свои мастерские.

У Аттия работали три очень недурных живописца – сидели они на открытом воздухе, под навесом. В отличие от Рима здесь, в Александрии, многие предпочитали захоронение в земле, а египтяне еще и мечтали о бессмертии тела. Не имея денег на бальзамирование, они заказывали прижизненные портреты на дереве, веря, что именно такими они и восстанут из мертвых для новой жизни. Так что троица живописцев с утра до вечера писала на досках будущие лики для будущей жизни.

Тиресий пожалел, что вместе с ними не было Прииска, – он бы оценил работу этих троих рабов, что трудились на бывшего торговца финиками. Хотя и без оценки друга он решил, что живописцы недурны, и тут же заказал у одного из троицы двойной портрет на дереве – чтобы изобразили его и Ари вместе, как изображают счастливых супругов. Изображение это он намеревался взять с собой и украсить им дом…

О будущем доме с некоторых пор он задумывался все чаще и чаще.

Однако не из праздного любопытства прибыл Тиресий в Александрию и не для того, чтобы заказывать портреты.

Посему тем же утром, распрощавшись с Аттием, отправился он в лагерь Двадцать Второго Дейторатова легиона. Преторий и казармы располагались на окраине города. Но центурии легиона каждодневно и каждовечерне отправлялись на патрулирование улиц беспокойной Александрии. Особенно внимание уделялось пограничью между еврейскими и греческими кварталами. Здесь многие дома почитались как крепости, а сами улицы вполне могли называться границей.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы служба легионерам была в тягость, многие из них обзавелись нелегальными семьями и ночевать уходили в город.

Легата в расположении лагеря не было – вместе с вексиляцией легиона он отправился в Сирию – для участия в новом походе Траяна. Легионерам грезились сокровища парфянского царя и участие в разделе добычи. Командовал оставшимися в Александрии войсками военный трибун. В отличие от Приска он мало походил на вояку – тонконогий и тонкорукий, с заметно обозначившимся животиком, он расположился в претории за столом с письмами, но сами послания его мало интересовали. Читал он не письма, а свиток папируса и корчился от смеха. Как показалось Тиресию, рассмешившая трибуна книга никакого отношения к военному делу не имела.

Когда, войдя, центурион обратился к военному трибуну, тот поднял руку, давая понять, что командиру не следует пока мешать. Лишь дочитав столбец до конца, трибун вложил в книгу полосу пергамента в качестве закладки, позволил свитку свернуться и наконец поднял глаза на прибывшего.

Глаза у него были красивые и темные, как спелые маслины. И сам он был красив лицом и молод. И – Тиресий был в этом уверен – никакого военного опыта не имел.

Тиресий рассказал о цели своего прибытия. Мол, есть сведения, что в городе иудеи готовят восстание, и грядущий бунт – часть замысленного парфянами плана. Возглавляет все эти тайные движения в Александрии некто Андрей. Его надобно найти и обезвредить, прежде чем начнется буча.

– Да чушь все это, – перебил центуриона трибун, которого звали Турбоном, и с Марцием Турбоном, что командовал одной из армий Траяна, он состоял в каком-то дальнем и сомнительном родстве. Но этого было достаточно для получения диплома военного трибуна сюда, в Александрию. – В этом городе постоянно идет грызня между греками и иудеями. Тут была настоящая войнушка четыре года назад, и прошлым летом, пока Траян завоевывал Эдессу, я тут устраивал рейды в город. Какой именно Андрей, скажи, будь добр! Этих Андреев в иудейских кварталах – тысячи. Ты что же, хочешь каждого найти и допросить? Да только стоит тебе заикнуться о том, что ищешь Андрея, как все Андреи тут же исчезнут.

– Мне нужно два контуберния для организации регулярных поисков. Из тех солдат, кто хорошо знает кварталы у побережья.

– Ну контуберний, может, я тебе и дам… Только завтра. Да, приходи завтра… сегодня – никак. У меня есть такой контуберний – ловкие ребята и знают, где искать бунтовщиков. Но смотри, не попадись в засаду – я бы не стал шастать там особенно часто и мозолить глаза. Если начнется резня, ни один, ни два контуберния тебя не спасут. Так что советую: если почуешь, что пахнет бунтом, живо с легионерами в греческий квартал вали. Усвоил?