– Еще одно слово, и детей у тебя точно не будет, – предрек Приск.

– Ты не ответил, как ты определишь нужную речку, – вернул разговор в нужное русло Кука.

– У меня есть еще кое-какие указания…

Приск достал кусок пергамента, подаренный Фламмой, и все увидели тончайший рисунок: гора, небольшая терраса, бегущий сверху ручей.

– Вчера вечером я сделал набросок места, где погиб Монтан. Он сказал незадолго до смерти, что эта долина очень похожа на ту, где закопан клад.

– М-да… очень впечатляюще – ручей совершенно уникальный, – решил Кука.

– Главное вот что, друзья! – воскликнул Фламма и принял торжественную позу, будто оратор, готовый начать речь. – Нельзя про то золото никому говорить! А то получится, как с солдатами Помпея Великого, – прослышали про клад легионеры и, вместо того чтобы идти в бой, кинулись перекапывать землю в поисках золота.

– У Фламмы на каждый случай есть дельный пример из истории, – похвалил паренька Тиресий. С некоторых пор он старался оказывать покровительство этому поклоннику Сципиона Африканского, как будто в одном из своих пророческих снов увидел счастливое будущее Грамматика – так меж собой друзья называли Фламму.

– У меня есть куда более дельное предложение, – внезапно подал голос Молчун. – Хватаем этого самого Авла Эмпрония, то есть фальшивого Монтана, вешаем над костром. Он знает, где зарыто золото, мы из него эту тайну выжжем.

– А что, Гай, план Молчуна куда проще твоего, – заметил Кука. – И реалистичнее.

Тиресий кивнул, соглашаясь.

– Но нам придется сделать одну вещь, прежде чем пытать Авла Эмпрония и начать искать золото, – сказал Приск.

– Что именно? – спросил Оклаций.

– Завоевать Дакию и взять штурмом Сармизегетузу.

Однако, прежде чем начать войну и штурмовать столицу даков, надо было вернуться в провинцию. Вопрос не из простых: рискнуть и двинуться вдоль Бистры через Тапае на Тибуск или отсиживаться в лагере, дожидаясь весны? Приск весь горел от нетерпения и готов был отправиться в путь немедленно. Мысль о Кориолле не давала ему покоя. Опять же послание умершего Лонгина, отданное военному трибуну, надобно было доставить как можно быстрее, а значит – поторопить почтарей, что сидели в лагере и не казали носа наружу уже целый месяц.

Кука, как более осторожный, отговаривал, призывая дожидаться мая или хотя бы апреля.

Приск горячился, грозил, что уйдет один; но за стеной лагеря завывала вьюга, снег валил каждый день, и пускаться в путь казалось затеей безумной. Однако даже в такую погоду каждому из легионеров в лагере нашлось занятие, а Приску военный трибун заказал вычертить план будущего поместья в окрестностях лагеря. Непременно с каменной оградой, потому что без ограды в этих местах виллу строить никто не станет.

Приск начертил – большое поместье с тремя строениями, окруженное каменной стеной. Один дом хозяйский, второй – для прислуги, а третье здание – кладовые да конюшни. В хозяйском доме атрий и перистиль проектировать не стал – не тот климат, вместо этого перед домом устроил портик на манер дакийских террас – чтобы было где посидеть на открытом воздухе. В центре дома нарисовал большую комнату – залу, в нее выходили двери других шести комнат – по три с каждой стороны. На втором этаже приспособил маленькие комнатки – для гостей, прислуги, что будет ночевать в доме, да вольноотпущенников, опять же из тех, что близки к хозяину.

«Странно, – раздумывал Приск, рассматривая чертеж и представляя, будто наяву, дом с белеными деревянными колоннами на базах из андезита, с широким мощеным двором и сложенной из прямоугольных камней оградой, – Рим готовится к войне, а люди думают о домах, в которых собираются жить…»

Он отдал свой чертеж трибуну с некоторым сожалением. Ему и самому захотелось построить где-нибудь поблизости такую виллу [404] .

А потом вдруг погода установилась солнечная, с легким морозцем, и тут Приск уже больше не мог усидеть на месте. Кука уступил, Тиресий кивнул одобрительно: мол, не видится ему в пророческих снах опасностей на пути, и друзья согласились двинуться из лагеря вдоль Бистры мимо теснин Тапае к Тибуску. Отправиться решили вместе с почтарями, которые наконец-то соизволили пуститься в путь к Данубию. Собирались тщательно: мешки и сетки с провизией, у каждого при себе кремень, чтобы костер развести, вина в достатке, одежда теплая, сменная туника – и обувь тоже сменная, дакийские сапожки взамен солдатских калиг. Приск почти не верил в свое избавление – все время мерещилось ему, что кто-то наблюдает за ним со склонов, хотя из долины Бистры даки ушли сразу после заключения мира.

Когда ворота лагеря за друзьями со скрипом закрылись, когда с грохотом сошлись дубовые створки, и Приск услышал, как с той стороны закладывают их толстым брусом, он вздрогнул всем телом.

– Тиресий? – повернулся он к прорицателю.

– Насчет лагеря ничего не вижу – только белый туман, – отозвался тот.

Глава III

Возвращение

Март – апрель 858 года от основания Рима [405]

Берег Данубия

Когда Приск шагнул в распахнутые ворота Дробеты, то почти не поверил себе, что путь закончен.

Послание Лонгина, доставленное Приском и переданное почтарям, отослали в Рим с особым гонцом еще из Берзобиса. Посланец будет мчаться день и ночь, меняя на почтовых станциях взмыленных лошадей. Что-то решит император? Скажет – война… Траян так хотел ее. И – кто знает – возможно, войны не менее сильно жаждал Децебал.

Так что гонцы с известием о смерти Лонгина на много дней опередили центуриона и его друзей на пути в Дробету. Прежде всего потому, что легионеры задержались в пути – сначала заболел Тиресий, а потом Фламма умудрился провалиться в ручей и едва не отморозил себе ноги. Так что пришлось надолго сделать остановку в Берзобисе, в лагере вексилляции Четвертого Флавиева легиона, и двинуться дальше лишь спустя десять дней.

Военный трибун Требоний центуриону и его спутникам обрадовался, будто самой близкой родне, тут же каждому пожаловал по десять дней отпуска и наобещал кучу всяких благ, впрочем, как заметил Приск, свои обещания Требоний зачастую не выполнял.

Приск раздумывал – сразу ли просить разрешения у трибуна отправиться в Эск или послать кого-нибудь с известием, когда увидел по дороге спешащего навстречу Гермия.

– А я знал, что ты вернешься! Знал, когда заемное письмо подписывал!

Вольноотпущенник чуть ли не полез обниматься с центурионом, но был остановлен вполне даже недвусмысленным жестом: как ни верти, а бывший раб никогда римскому гражданину равным не станет.

– К себе иди! Скорее! – посоветовал, обиженно надув губы, Гермий.

Приск посмотрел на него удивленно, но совету последовал.

В комнате центуриона было тепло, даже жарко от двух наполненных алыми углями жаровен. Всю мебель передвинули, а в углу стояла большая корзина, накрытая редкой тканью. На кровати центуриона кто-то спал.

– Да что за напасть такая! У меня что – постоялый двор! – возмутился Приск.

Спящий тут же вскочил.

И тогда Приск узнал Кориоллу.

В следующий миг центурион уже сжимал в объятиях свою милую. Целовал жадно, обнимая ставшую вновь стройной талию. А потом услышал странное то ли хныканье, то ли мяуканье за спиной. Оглянулся. Корзина заметно раскачивалась. Ребенок? Колыбель?

Ну ничего себе! Ай да Требоний! Позволил женщине с ребенком жить в крепости. Уж точно проверяющего Лонгина на него нет!

– Наша дочь, – сказала Кориолла. – Флорис… Сейчас покажу! – Она подтащила Приска к колыбельке, подняла покров. Закутанное в белое существо смотрело на них круглыми темными глазами и важно посапывало розовым носиком.

– Красавицей будет! – уверенно заявила Кориолла.

Тут дверь комнаты приоткрылась, потом просунулась голова, обмотанная красным шерстяным платком, и какое-то странное чувство охватило Приска, будто произошло смещение пространства и времени, и если он выйдет из дома, то за дверью в мартовских влажных сумерках окажется вовсе не крепость Дробета, а укрытая плотными облаками Сармизегетуза. Потом он понял, что перед ним всего лишь служанка Куки, и тряхнул головой, прогоняя наваждение.