— Рядом с англичанами ты смотрелся non comme il faut.

— Я учту, — пробурчал я, и словно в оправдание добавил: — Как-то не думал об этом, не считал важным. Да и некогда было.

— Мороженого хочешь? — без всякого перехода предложил я, потому что мы как раз стояли у кафе.

— Хочу, — не отказалась Лена, наверно, чтобы как-то замять неловкость от своих слов в мой адрес.

Мы оставили плащи в раздевалке и прошли мимо бара в небольшой зальчик столиков на десять. Народу в зале оказалось не много. Мы заказали по два шарика мороженого: шоколадное, которое я любил, крем-брюле, которое попросила Лена, и бутылку ситро. Мы тихо болтали о студенческих делах, смеялись и чувствовали себя свободно и расковано.

Неожиданно от дальнего столика у окна к нам подошел модно одетый молодой человек и сказал:

— Чувак, возьми свою чувиху, и чтоб через пять минут вас здесь не было.

Он повернулся и уже хотел вернуться к своему столику, где за ним следили три пары глаз еще одного парня и двух девушек.

Сначала я растерялся, но быстро оправился от легкого шока и окликнул парня:

— Можно вас на минуточку.

Во мне закипало зло.

— Что, непонятно говорю? — вернулся к нашему столику парень. Но вдруг он обмяк, глаза его остекленели, на лице появилась непроизвольная улыбка, лицо стало расслабленным, и он уставился куда-то в угол мимо нас.

— Здесь проводится спецоперация, — сказал я жестко и показал студенческий билет парню. — Немедленно покиньте заведение. Иначе будете иметь большие неприятности с комитетом госбезопасности. Еще раз повторяю, не-мед-ленно.

— Парень повернулся, на негнущихся ногах пошел к своему столику и, очевидно, передал мои слова приятелям. Но этим дело не закончилось. Теперь уже другой молодой человек направился к нашему столику. Но я его встретил, как говорится, во всеоружии: сначала внушив ему страх, а потом, повторив все, что уже сказал первому гонцу.

«Парламентер» испуганно и часто кивал, соглашаясь со мной, при этом лицо его стало пунцовым, в глазах застыл неподдельный страх, и он заторопился в сторону своего столика, спотыкаясь и задевая стулья редких посетителей. Четверку как ветром сдуло.

Лена, казалось, ничего не поняла, она потеряла дар речи и тоже испуганно смотрела на меня. Потом, заикаясь, сказала:

— А что это было? Какой комитет безопасности?.. Ты кто?

Я попытался я её успокоить и не нашел ничего лучше, как показать небольшой фокус, который я с некоторых пор стал проделывать, испытывая потребность в тренировке.

Открутил от солонки, стоявшей на столике пластмассовую крышечку и положил ближе к краю полированного столика. Попросил Лену помолчать минут пять, потому что нужно было отрешиться от всех мыслей, что стоило большой концентрации. Я сосредоточил взгляд на предмете, при этом зрение мое размывалось настолько, что я уже больше ничего, кроме предмета не видел. Крышечка шевельнулась и поползла к краю столика, у края она ускорила движение и упала на пол, глухо стукнувшись о паркет.

Лена молчала. Она как-то недоверчиво смотрела на меня, а в глазах ее было недоумение. Наконец она спросила:

— Телекинез?

— Телекинез или психокинез. Неважно. В общем, парапсихология.

Я видел, что Лена сбита с толку. Для нее все, что она увидела, оказалось необычным. Она ждала моего объяснения.

— Понимаешь, — сказал я, — некоторые учёные называют это аномальными способностями. Я показал тебе простой опыт с воздействием на предмет с помощью мысленного усилия.

— А ты еще сказал «психокинез». Это что? — спросила Лена. Может быть, в ней говорило женское любопытство, но меня устраивало, что простой сеанс телекинеза пока отвлек ее от более сложного явления, каким оказалась спонтанная демонстрация гипноза, и я в двух словах объяснил суть явления, как сам это понимал.

— То же, что и телекинез. Но так как ученые не признают материальность мысли, то считают, что воздействие происходит за счет образования физического поля, и называют это телекинезом, а не психокинезем.

— Володя, а как ты заставил их всех уйти из кафе? — вернулась Лена к инциденту с компанией за столиком у окна. — Это гипноз?

— Это внушение через гипноз.

— Я не испугалась, когда к нам подошел один, потом другой тип из компании, меня напугал ты. У тебя изменилось лицо, это было не лицо, а маска. И глаза. Глаза стали черными.

— В такие моменты я не контролирую себя. В этом состоянии я словно выхожу из своей оболочки и становлюсь кем-то другим. К этому я уже привык, как и к тому, что для окружающих я в этот момент бываю неприятен.

— А что ты еще умеешь?

— Я могу, например, при определенных условиях увидеть прошлое, а иногда и будущее. Вижу сны, которые считают пророческими.

— Ну, это уже из области мистики.

— Это общее заблуждение. Тот, кто сталкивался с этим и видел все своими глазами, не станет отрицать это так, как сейчас ты; в крайнем случае, промолчит… Время составляет единое целое и не имеет ни конца, ни начала, и для того чтобы увидеть будущее, нужно только выйти из обычных границ пространства-времени, то есть достичь измененного состоянии сознания.

Я могу входить в такое измененное состояние. Был случай, когда я помог милиции найти преступника, «увидев» все его действия вплоть до убийства и даже орудие убийства. А совсем недавно мы с друзьями спасли тонущую девочку, благодаря предвидению.

— Да много всего было, — заключил я. — Давай есть мороженое.

Мы молча ели мороженое, и я видел, что Лена делала это нехотя, а когда я хотел проводить её до дома, она извинилась, сказав, что после всего случившегося хочет побыть одна.

— Мы еще увидимся? — спросил я по инерции.

— Не знаю, — ответила она.

Я, наверно, рассказал Лене больше, чем следовало. Но иногда появляется насущная потребность поделиться с кем-то тем, что становится невозможным постоянно носить в себе.

Глава 9

Турист Курт из ФРГ. Я показываю Курту достопримечательности города. В Гостином дворе. Товарищ из органов. В пивном баре на Невском с немцами. Политический спор по некоторым моральным аспектам. Я объяснил, почему мы не сдали им Ленинград.

В одно из воскресений, в день свободный от занятий, я намеревался съездить в Петергоф, пока еще работали фонтаны. На праздник закрытия фонтанов я не попал, но фонтаны обычно закрываются где-то в середине октября, и мне хотелось успеть полюбоваться этой красотой.

Я спустился по лестнице на первый этаж общежития.

Внизу, в холле, какой-то человек пытался что-то втолковать вахтерше тете Глаше на смеси английского, немецкого и русского языков. Вахтерша слушала, кивала головой и все повторяла, почему-то ломая язык: «Ихь не понимайт». Увидев меня, вахтерша обрадовалась.

— Не могу понять, что басурману нужно. Спроси, чего он хочет-то, — взмолилась тётя Глаша.

— Deutscher? — спросил я.

— Ja? Ja? — обрадовался немец.

— Was wollen Sie?

— Ich suche eine Frau. Valia Kosova.

Я попросил немца подождать, а сам пошел искать Косову. В ее комнате была только одна из подруг, которая сказала, что Валя ушла к своим дальним ленинградским родственникам и придет поздно.

Немец расстроился и хотел уйти, но я, пожалев его, решил в Петергоф не ехать, а показать немцу город. Не знаю, что больше мной руководило — альтруизм, или эгоистическое желание воспользоваться случаем и попрактиковаться в разговорном языке.

Немец просиял. Мы познакомились.

— Kurt, — представился мой новый приятель. Я назвал себя.

Мы прошли почти весь Невский проспект, Курт, как я недавно, восторгался тем Петербургом, который я успел ему показать, а показал я ему и клодтовских коней, и Исаакиевский сбор, и статую Петра, и Дворцовую площадь, и не просто показал, а как заправский гид рассказал историю создания, описав при этом эпоху, в которую создавались шедевры.

Немецкий я еще знал недостаточно хорошо, но немец, как многие европейцы знал английский, и я, когда затруднялся выразить мысль на немецком, пользовался английским.