Я давно прочитал рассказ, если это можно было назвать чтением, потому что у меня как-то естественно сложилось так, что я смотрю на текст «по диагонали» и воспринимаю всю страницу, как единое целое, которое умещается в моей голове в течение пяти или десяти секунд. После потери дара к особому восприятию, я читал тексты также быстро, хотя у меня пропала способность фотографически запечатлевать страницу, которую я мог «вытащить» из своей памяти и воспроизвести с точностью до запятой. Но и эта способность теперь возвращалась ко мне, о чем говорили спонтанные вспышки в моем мозгу, когда я переворачивал страницу не через десять секунд, а через три или четыре.

Мы сидели молча, и это нас не напрягало. Не знаю, что ощущал при этом Юрка, но я отдыхал от ежедневной суеты нашего человеческого бытия, и ко мне в такие часы отрешения возвращались духовные силы.

Но в памяти опять всплыл Шолохов. «Если он не автор книг, на которых стоит его имя, — думал я, — значит он бесчестный человек, который украл труд и славу другого, гениального человека. И как после этого жить? Говорят, что Шолохов сильно выпивает, и в своё время в нетрезвом виде умудрялся заявляться даже к Сталину… Совесть? Но тогда откуда его абсолютная уверенность в исключительности своего таланта, которую он прекрасно осознавал?»

— Юр, — сказал я. — Я опять о Шолохове. Мне вспомнилась история, которую он как-то сам кому-то рассказывал. Русский военнопленный бежал из лагеря. Всю Польшу прошел, Украину, вышел к Днепру, а за рекой уже были наши. Поплыл, и вот, когда до берега уже оставалась самая малость, наши кричат ему: «Стой, кто идет?» А какое там отвечать, когда еле руки двигаются, да, наверно, и воды нахлебался. Да и пальнули в бедолагу.

— Ну и что? На войне всякое случалось, — хмыкнул Юрка.

— Ну, не скажи. История не хуже «Судьбы человека». Но я не к тому. Шолохову в шутку заметили, что, мол, зря он разбрасывается такими темами. Вот кто-нибудь возьмет и напишет рассказ или повесть. На это Шолохов спокойно ответил: «Я не боюсь, потому что это может написать только Шолохов».

— И зачем ты мне это рассказал? — повернулся ко мне всем корпусом Юрка.

— Ну, если Шолохов не автор тех произведений, которые мы знаем, то откуда такая абсолютная уверенность в исключительности своего таланта?

— Не знаю. Все это мутно и неопределенно. Да и не хочу я лезть в эти дебри. Когда-нибудь разберутся. Кто-нибудь да докопается до истины. Как говорится, все тайное становится явным.

— Quidquid latet apparebit, — перевел я первую часть латинского изречения и не стал приводить вторую, потому что она строго предупреждает, что «ничто не останется без возмездия».

Глава 17

В кабинете Начальника Управления серьезной организации. Щепетильное дело. Дочь полковника Самойлова. Фотографии живых и мертвых. Я «вижу». Благополучный исход. Предложение Начальника Управления. Случай с вербовкой.

К нам в дом пришел молодой человек в штатском, предъявил удостоверение сотрудника серьезной организации и попросил проехать с ним.

— А что случилось? — встревожилась мать. — За что?

— Не могу знать, попросили доставить, — вежливо ответил штатский.

Ехали молча и остановились у мрачного серого здания на улице Салтыкова-Щедрина. Миновав проходную, мы поднялись на второй этаж и меня, судя по табличке на двери, провели в приемную Начальника Управления. Секретарша, строгая женщина средних лет, доложила обо мне. Я прошел в кабинет Начальника и остановился в дверях. За двухтумбовым письменным столом сидел человек в штатском. Он встал, но из-за стола не вышел, жестом пригласил пройти.

— Здравствуйте, молодой человек, садитесь…

Я прошел по ковровой дорожке и хотел сесть на один из стульев, которые стояли в ряд по стенкам.

— Нет, нет, лучше вот сюда, в кресло.

Я сел в одно из двух кресел возле журнального столика справа от письменного стола и украдкой оглядел кабинет. Здесь были шкафы с книгами, судя по обложкам, с собранием сочинений Ленина, и ещё какими-то книгами. На стене висел портрет Дзержинского, а на высокой тумбочке, на красном кумаче стоял бюст Ленина. «Вот какие повороты. Здесь генерал Фаддей Семенович много лет назад принимал отца», — подумал я.

Строгая секретарша принесла на подносе два стакана чаю в подстаканниках и печенье.

— Спасибо, Валентина Николаевна, — поблагодарил хозяин кабинета. — Поставьте на журнальный столик. — Вы свободны. Ко мне пока никого не впускать.

— Владимир Юрьевич, — начал хозяин кабинета.

— Можно просто Володя, — сказал я, — Мне так привычней.

— Хорошо. Ну, а меня зовут Иван Федорович.

Иван Федорович снова встал. Был он невысокого роста, но плотного телосложения.

— Ну, давайте пить чай и к делу. Вы учитесь в педагогическом институте на факультете иностранных языков, — не спросил, а сказал утвердительно Иван Фёдорович.

— Да, — ответил я.

— Мы знаем, что Ваш покойный батюшка находился во время войны в Тегеране, выполняя особое задание партии и правительства.

— Я кивнул головой.

— Достойный человек. Примите мое искреннее соболезнование по поводу тяжелой утраты.

— Вам институт даёт хорошую характеристику, отмечая ваши неординарные способности, — после небольшой паузы продолжил Иван Фёдорович.

Я пожал плечами.

— Володя, вы комсомолец и должны понимать, что если мы пригласили вас к нам, то мы вам всецело доверяем, но хочу предупредить: всё, о чем здесь пойдет речь, не должно выйти за эти стены. Надеюсь, вы понимаете…

Последние слова Иван Федорович произнес жестко, пробуравив меня стальным взглядом серых холодных глаз.

— Понимаю, — сказал я, а по телу пробежали мурашки, хотя мое время уже не было таким страшным как то, когда в этом кабинете сидел отец.

— Я недаром заговорил о ваших способностях. Но я имею ввиду не те, которые отмечает руководство вашего института, а те, о которых я знаю со слов некоторых своих бывших сослуживцев, в частности от Фаддея Семеновича, которому вы оказали в свое время неоценимую услугу.

— Ничего особенного там не случилось. Сейчас в научной литературе полно примеров излечения методом наложения рук.

Говоря это, я немного лукавил. В случае с дочерью генерала Фаддея Семеновича играли другие факторы. Я тогда смог ввести девушку в то особое состояние, в котором мог пребывать сам, и это стало основой лечения. Я погрузил ее в мир отрицаемых наукой тонких энергий.

— Я об этом знаю. Сейчас политическая обстановка позволяет свободно говорить о телепатии и других подобных явлениях. Даже в литературе по криминалистике появляются намеки на то, чтобы использовать способности экстрасенсов для раскрытия преступлений. Но нам также хорошо известно, что официальная наука опровергает саму возможность парапсихологических феноменов, а поэтому любому здравомыслящему человеку трудно воспринимать это серьезно… С другой стороны, мы знаем, что государство сейчас финансирует закрытые исследования в этой области. А также нам известно, что в некоторых серьезных учреждениях такая работа все же на свой страх и риск проводится, хотя ее результаты не документируются. Больше того, сотрудники опасаются огласки фактов обращения к такого рода способам и методам получения нужной для дела информации и тщательно скрывают ее источники… Вот такое положение дел.

— Кстати, это тоже закрытая информация, — заключил Иван Федорович и опять строго посмотрел на меня.

— И чего вы хотите от меня? — спросил я, смутился от того, что вопрос прозвучал неприлично вызывающе, и поправился:

— Чем я могу помочь?

— Дело щепетильное…

Иван Федорович сделал короткую паузу, словно еще раз взвешивая, доверять мне или нет, и решительно заговорил:

— На первый взгляд может показаться, что это дело личное. Но нужно иметь ввиду, что оно касается одного из ответственных работников государственной структуры, а потому здесь возможны любые провокации… В общем, у моего заместителя, полковника Самойлова, пропала дочь. И никаких следов. Пропала и как в воду канула. Мы предприняли все меры, насколько это было возможно в данной ситуации, но вопрос, еще раз повторю, щекотливый, и мы бы не хотели давать огласку этому делу.