– Не намерен ли ты, консуляр, взглянуть на тело консула?
– О, да! Как это ни тягостно.
Плиний судорожно вздохнул и еще раз спешно обмахнулся платком.
Марк привел консуляра в таблиний. Здесь на вынесенном из спальни ложе устроили умершего консула, обряженного в тогу, с лицом густо набеленным, в венке.
– Погоди… Но он же не мог вот так умереть… в тоге… – пробормотал Плиний растерянно.
– Я не счел возможным позволить тебе увидеть отца в столь же ужасном виде, как вольноотпущенника Орфея, – сказал Марк. – А теперь прошу тебя, пройдем в столовую, где для всех приготовили напитки и угощения, простые и приятные, именно в том духе старины, какой тебе по нраву, консуляр.
И центурион очень твердо ухватил Плиния за локоть.
Тем временем Синтий мчался в Субуру, сжимая под мышкой завернутый в кожу сверток. С четверть часа плутал он по боковым улочкам, пока наконец не отыскал по записке Декстра дом возле лупанария, грязный, обшарпанный, лишенный уличных окон, с одной-единственной дверью, больше похожей на щель. Раб стукнул условленным стуком – шесть раз с большими промежутками. Ему открыли, и дверь тут же захлопнулась. Кто-то, плохо различимый во мраке узкой лесенки, сказал тихо:
– Ступай наверх.
Синтий поднялся по шаткой дрожащей лестнице на последний этаж – под крышу. Здесь в небольшой комнатке, единственным достоинством которой было огромное окно, выходящее на крышу соседнего дома, его принял хозяин – шустрый немолодой грек в заляпанной чернилами тунике. К окну был придвинут большой деревянный стол, заваленный свитками папируса и пергамента, в ряд выстроились чернильницы, в глиняных горшках, как стрелы в туго набитом колчане, топорщились тростниковые перья и бронзовые стили. Небольшая жаровня в углу даже в этот жаркий летний день была полна углей: топить воск для печатей.
Синтий выложил перед греком свиток со сломанной печатью, стопку золотых ауреев и сенаторский перстень с печаткой.
Грек осклабился, небрежно смахнул монеты в стоящий подле стола сундук, потом взял свиток, ухмыльнулся шире прежнего и развернул.
– Это задаток, – сказал Синтий.
Потом положил перед греком таблички с наскоро написанным новым куском текста и чистый пергаментный свиток, по размеру и качеству точь-в-точь такой же, что и прежний.
– Надо написать новое завещание. Дата должна быть той, что указана в табличках.
Грек взял положенную перед ним печать, повертел в руках.
– Это же печать старика Афрания Декстра. Он никак помер?
– Сегодня утром.
– А кто свидетели нового завещания? – спросил грек, откладывая печать умершего.
– Помпей Лонгин…
– Мертвец… – прокомментировал грек. – Умен твой хозяин. А кто второй?
– Сосий Сенецион.
– Умно вдвойне: Сенецион на войне, а по натуре так рассеян, что, воротившись, ни за что не вспомнит, подписывал он этот текст или нет, а уж что было в тексте – и подавно. За подписи отдельная плата – тысяча сестерциев.
Синтий отошел в угол, уселся там на корточки и даже прикрыл голову руками, дабы не видеть, как будет совершаться подлог. Он слышал лишь, как скрипит перо бойкого грека, выводящего на пергаменте новое завещание консула Афрания Декстра.
Приглашенные на чтение завещания наконец собрались в таблинии. Когда по знаку Марка Декстра Плиний вскрыл печати (еще, кажется, теплые) и прочитал хорошо поставленным, но не слишком громким голосом, что поместье и практически всю иную собственность покойный завещает своему сыну, воцарилась тишина. Никто не ожидал, что консул так щедро одарит нелюбимого отпрыска. Небольшие, по меркам состояния Декстра, подарки положены были знакомым покойного (слово «друзья» здесь не подходило, поскольку у консула друзей как таковых не имелось). Кроме сына, больше всего консул завещал Плинию – полмиллиона сестерциев.
Приведенный Плинием юрист тут же принялся рыться в своих табличках.
– Поскольку Афрания Декстра убили в его собственном доме, то суду придется установить, убит он был по его просьбе или по злому умыслу, – прогундосил юрист. – Дознание должно проводиться относительно всех рабов и вольноотпущенников, что были в этот момент в доме. Рабов надлежит выдать для допроса под пыткой…
– А если я откажусь выдавать моих рабов? – спросил новый хозяин.
– На допрос их вызовут непременно, – заявил юрист.
– Но пытать их или нет – решит Сенат, – добавил Плиний. – Все зависит от того, что мы решим – убит был консул Декстр рукой преступной или послушной.
– Рабы-то тут точно ни при чем, – раздраженно заметил Марк.
– Однако старый закон… – попытался возразить юрист.
– Давно устарел… Или вы хотите, чтобы времена Траяна сравнивали с временами Нерона, когда казнили всю фамилию Педания Секунда – разом четыреста человек?!
– Я думаю… – кашлянул юрист. – Дело можно провести лишь относительно вольноотпущенников покойного. Они окружали его, и только они могли быть причастны к его смерти, если таковая произошла не по желанию консула. Казнить фамилию Афрания Декстра… Это в самом деле… не украсит правление наилучшего принцепса. Сколько рабов в доме?
– Четыреста двенадцать человек, – отозвался тут же Афраний.
– Значит, речь пойдет только о вольноотпущенниках… – заключил Плиний.
«Несчастный Пинакий», – подумал Марк.
Глава V
Суд Сената
Август 858 года от основания Рима
Рим
Приговорить вольноотпущенников к смерти или к ссылке? Обвинитель в Сенате требовал казни. Однако голоса разделились: больше трети стояли за оправдание. Не то чтобы кто-то из сенаторов верил, что такой человек, как Афраний Декстр, отчего-то решился на самоубийство и добровольно подставил шею под кинжал вольноотпущенника, но Афрания многие в Сенате терпеть не могли и посему втайне радовались его смерти и старательно делали вид, что верят в невиновность домашних. За казнь стояли сторонники старых нравов – из тех, кто, не задумываясь, был готов отправить на смерть всех рабов до единого. Однако благодаря Плинию (кому же еще) вышло так, что дознания относительно рабов не вели. Рассматривали лишь дело вольноотпущенников – казнить, сослать или оправдать. Ссылка вольноотпущенников была решением промежуточным. Оставить без внимания убийство консула казалось немыслимым, но казнить людей непричастных не дозволяла совесть. Обвинитель требовал для вольноотпущенников смерти, но вскоре он сам убедился, что за смерть собирались голосовать лишь немногие из сенаторов. Тогда обвинитель решил извернуться и просуммировать голоса стоящих за казнь и тех, кто был за ссылку, под единым приговором – смертным. Однако не случилось. Плиний, в очередной раз окрылившись своей праведностью, взял слово и говорил долго, подробно разъясняя, что казнь не есть ссылка, а ссылка не есть казнь. Потом еще дольше он толковал о себе и своих добродетелях, позабыв, кажется, о покойном и о виновности или невиновности слуг, и только в конце речи вспомнил. В итоге Плиний своего добился – уставшие от непрерывного потока слов сенаторы решили голоса делить на три части. Обвинитель, смекнувший, что ссылка все же суровее оправдания, сам же первым отказался голосовать за казнь и переметнулся к партии, которая требовала ссылки.
Так смерть консула Афрания была оплачена приговором тем, кто явно ни в чем не виновен. Вольноотпущенников в доме было всего двенадцать. И, отправляясь в изгнание (на дальний лимес, в Нижнюю Мезию), каждый из них получил солидный кошелек на дорожные расходы и заемные письма к банкиру в Томах.
Пинакий ехал в ссылку в спальной повозке: у нового Афрания Декстра денег было довольно.
А через неделю, когда Марк уже собирался отправляться в Кампанию – поглядеть, как Фирм с Мевией устроили на жительство важных пленников, в таблиний, шатаясь, вошла Мевия. Она вся была в дорожной пыли, скула и глаз заплывали переходящим из лилового в красный синяком, левая рука обвязана в двух местах, и ткань пропиталась кровью.