– Там – впереди – горит… – вдруг сказал Тит.
Тиресий поднял голову.
– Погляди…
И осел на мостовую. Аррия примостилась рядом, обхватила его руками. Вцепилась так, будто боялась – отпустит, и Тиресий тут же отправится к Стиксу.
Тит скользнул в темноту.
«Он не вернется…» – мелькнула мысль.
Странно, но Тиресия это почему-то не удивило и не разозлило.
«Надо было ему сказать – пусть бы взял с собой Аррию, – подумал раненый. – А я бы вот так… здесь…»
Он закрыл глаза, и его стало затягивать куда-то в темную липкую воронку…
Очнулся он от того, что Тит тряс его за плечо.
– Это дом Аттия, – сказал он. – Он горел… Там все разграбили и теперь ушли.
– А где… – прохрипел Тиресий.
– Мертвые… – выдохнул Тит.
– Все?
– Не знаю. Аттий – точно.
«Если бы мы не ушли, то все сообща могли бы отбиться… – подумал Тиресий. – Или не могли бы… если нападавших было слишком много. И мы бы тоже умерли. Но он сам виноват. Он сам это выбрал…»
Тиресий мог бы позлорадствовать при мысли, что острие предательства обернулось против самого Аттия ядовитым жалом. Но в этот миг центуриону было не до торжества.
– Куда мы теперь? – спросила Аррия.
– К соседям, – отозвался Тит. – Их дом уцелел. И нас там ждут.
Глава III
В осаде
Тиресию вновь стали сниться пророческие сны. Правда, толку от них не было никакого. Во сне виделись ему пожары, толпы воющих и орущих мародеров на улицах, предсмертный крик убиваемого под окном человека – он просыпался, и уже наяву повторялось все то же. Дым над крышами в утреннем небе перечеркивал по вертикали крошечное оконце верхнего этажа. Тиресий лежал в каморке под самой крышей, изнывая днем от нестерпимой жары. Но здесь его хотя бы никто не тревожил, и он мог забываться время от времени тяжелым болезненным сном. Окно всегда было открыто, и Тиресий слышал, когда толпа врывалась потоком в устье улицы, мародеры ломились в дверь дома Миуса, ломали дубовые створки, но не могли сломать, стонал и хрипел, умирая, какой-то погромщик, оказавшийся, на свою беду, греком.
Тиресию не становилось лучше, но и хуже тоже не становилось – он как будто застыл между жизнью и смертью. В доме Миуса имелись большие запасы фиников и инжира, вина и масла, но почти не осталось муки. Через день Тит уходил за припасами – выскальзывал на рассвете из окна второго этажа и дакийским волком крался по улицам города. Дверь Миус не открывал – ее забаррикадировали мебелью, мешками с песком и землей, которую выгребли из клумб большого перистиля. Сверху еще завалили бревнами, всем, чем могли, – лишь бы снаружи невозможно было открыть. Два окна первого этажа, что выходили на улицу, тоже заделали. В доме Миуса было много народу – здесь оказались и двое рабов из дома Аттия – сумели ускользнуть, – и Вонобий с сестрой – никуда он не ушел, оказывается, и Марк Антоний с беременной своей женщиной и мальчишкой. Вот только Аттий пожертвовал собой, обороняясь от троицы якобы защитников. Он сам их, на свою беду, пригласил в дом, желая заменить Тита и Тиресия, которых обманом выставил за дверь. Пока хозяина убивали, остальные через боковой ход перебирались в соседний дом. Никто не стал помогать хозяину. Потом один из предателей отворил дверь, и толпа мародеров-греков ворвалась внутрь. Аттия ограбили свои же. Ну что ж – вряд ли кто его пожалел: издавна говорят, что глупость не является оправданием.
Тиресий старался не думать об Аттии – о мертвых либо хорошо, либо ничего.
Так странно устроена жизнь: то, что считал утраченным, внезапно возвращается к тебе, что полагал своим – теряешь безвозвратно.
Тиресий смотрел из окна третьего этажа, как корчится в судорогах мятежа город, и с каким-то отстраненным чувством вспоминал, что именно он должен был восстание это предотвратить – заранее отыскать зачинщика Андрея и обезвредить. Тиресий не винил себя – к чему? Ведь от него потребовали невозможного. Нетрудно добывать победу, когда в шеренге сомкнутым строем ты движешься на плохо вооруженного и необученного противника. А когда ты один, и враг силен и непонятен (вот что самое главное – непонятен!) и ты вдруг понимаешь, что у тебя нет силы, чтобы заставить колесо Фортуны вращаться в нужном направлении, – вот тогда победа становится немыслимой… и возникает другая задача – уцелеть. Уцелеть самому и спасти тех, кто тебе дорог. И ты понимаешь, что это тоже – вполне достойная цель. Возможно – и очень скоро – это станет для людей Римского мира единственной целью. Тиресий видел сны и об этом…
Из своих путешествий по городу Тит всегда возвращался с добычей – приносил либо свежей выпечки хлеб, либо муку, либо бобы – денег он с собой никогда не брал, так что Тиресий был уверен, что юный дак занимается грабежом, – в эти дни всеобщего безумия выживали лишь грабители и мародеры. Тиресий не знал, кого грабит его вольноотпущенник, скорее всего – греков. Вряд ли Тит с его явно дакийской внешностью мог бы отважиться проникнуть в иудейский квартал. И не только Тиресий – все остальные тоже никогда не спрашивали, откуда добыча. Если Тит приносил муку, жена Миуса пекла вкусные лепешки на оливковом масле, если хлеб – его делили поровну на всех. Лишь беременной женщине Марка Антония выдавали двойную долю.
Однажды на улице – как раз под окнами у Тиресия – один из погромщиков отстал от своих – и тогда внезапно сразу из трех ближайших домов выбрались на улицу люди – сноровисто спустились по веревкам из окон – у всех были заложены в домах двери – и ринулись на незадачливого мальчишку. Тот вертел головой, недоуменно хлопал глазами, не понимая, что творится и кто эти люди. Он привык, что от него – когда он с толпой несется по улице – горожане прячутся и убегают. А теперь они почему-то несутся к нему. Первым до добычи добрался Тит – одним ударом он насадил парня на клинок, как каплуна на вертел, – острие вышло у того из спины. Затем стряхнул парня с клинка – тот был еще жив – и его подхватил сосед Миуса, вцепился в волосы и стал бить головой о стену. Третий уволок уже мертвое тело в разграбленный дом Аттия.
Через несколько мгновений Тит уже вскарабкался по веревке назад в дом, а на мостовой остались лишь свежие пятна крови. Но пятна крови на улицах Александрии в те дни никого не удивляли. Не явится, как в обычные дни, городская стража узнать, не произошло ли по соседству убийство.
В другой раз два десятка греков, вооружившись мечами и копьями, рванули грабить лавки в квартале еврейском. Вернулась из погромщиков половина – зато каждый сгибался под тяжестью добычи, у каждого на поясе звякал мешочек с золотом.
Аррия все свободное время проводила подле кровати Тиресия. Иногда ее звали помочь на кухне – стряпать лепешки, иногда стирать или что-то мыть. Но зачастую она лишь кормила и поила раненого, обтирала губкой с уксусом его тело, выносила глиняный горшок за больным.
Так день проходил за днем, рана вроде бы зажила, но силы почему-то не возвращались.
Восстание то затихало – и тогда мгновенно оживали улицы, открывались лавчонки и мастерские, вновь расцветала торговля, в порту появлялись корабли и завозились товары, но стоило нескольким богатым грекам направиться в порт, как они тут же были убиты и ограблены, а корабль, на котором они собирались бежать, сожжен. Восстание же вспыхнуло вновь с новой силой.
Однажды Тит отправился на охоту и отсутствовал дольше обычного. В этот раз принес он на плече не мешок с мукой, а какого-то старика в длинном сером хитоне, грязного, со спутанными волосами и всклокоченной бородой. Он затащил его на третий этаж и поставил возле кровати Тиресия. Старик, в первые мгновения недоуменно озиравшийся, вскоре пришел в себя, попросил сначала его накормить, ел жадно, облизывая грязные пальцы, пил вино с горячей водой, приговаривая: «Как хорошо-то…» Потом подсел к кровати раненого и взял Тиресия за руку. Долго сидел так, склонив голову набок и шевеля губами. Наконец, будто очнувшись, попросил высунуть язык, приподнял больному веко, оглядывая глазной белок, потом снова пощупал и посчитал биение крови на запястье. После чего ушел на кухню и часа три колдовал там с какими-то своими снадобьями. Гонял женщин за травами в кладовую, ругался, когда не находили, требовал самого лучшего оливкового масла и, наконец, принес раненому флакон из оникса, полный густой темно-красной жидкости. Когда старик аккуратно наполнил серебряную ложку для приема лекарств настоем из флакона, Тиресию даже показалось внезапно, что это свежая кровь. Тиресий покорно проглотил, ощутил странное жжение в желудке – и еще – все внутри него как будто распахнулось, застучала кровь в висках, и на миг показалось, что он уже способен встать с постели, и он даже сделал движение в самом деле подняться. Но старик его остановил, сказав: «Не сегодня», – велел пить настойку по две ложки три раза в день. После чего попросил, чтобы его не относили обратно, а позволили остаться в доме Миуса и дождаться избавления.