Более не рискуя препираться, Гаспар, оставляя глубокие царапины в толстом листе, дрожащей рукой вывел свое имя и облегченно вздохнул. Вслед за ним, не теряя присутствия духа, оставил подпись епископ Жерар. Под ним небрежным размашистым росчерком расписался и шателен, который отметил, что новый граф, говоря об утверждении дарения, первым назвал папу, а не императора.

Дождавшись, когда писец присыплет грамоту песком, вытащит деревянные клинышки и свернет ее в трубку, шевалье де Вази положил ее в седельную суму, не проявляя ни малейших признаков усталости, легко поднялся в седло и, возглавив свой отряд, более не говоря ни слова, поскакал в сторону гренобльского бурга. Точнее, в направлении дальнего леса, на пути к которому, как раз между замком и городом, лежало большое кладбище.

Всадники исчезли так же неожиданно, как и появились, растворившись в предрассветной дымке, выползающей с опушки и укутывающей поле, посреди которого все еще лежал мертвый граф. Остальные участники этих странных и удивительных событий стояли молча, пока вдали не затих ровный топот копыт, а вскоре слуги подогнали телегу. Дождавшись, когда тело графа погрузят, присутствовавшие медленно побрели следом в сторону ворот замка.

Распорядившись, чтобы приходской кюре отпел обоих новопреставленных, епископ Жерар затребовал со двора свою повозку и, не возвращаясь в замок, немедленно убыл в Гренобль. Вслед за ним, фальшиво бормоча слова сочувствия и стараясь не смотреть друг другу в глаза, начали разъезжаться другие гости.

Распрощавшись с последним из приглашенных, новоиспеченный граф вернулся в замок и, кощунственно размышляя о том, что благодаря богатым охотничьим трофеям прерванный рождественский пир можно без лишних затрат превратить во вполне приличные поминки, стал наблюдать за тем, как слуги под руководством бледного как мел шателена освобождают длинный стол, готовя его для покойных. Восьмидесятилетний Бертран, бывший рыцарь ордена Храма, всю жизнь проведший в Святой Земле, по старческой немощи возвращенный в Бургундию и доживающий свои дни в одном из близлежащих цистерцианских монастырей, медленно подошел к Гаспару и в знак поддержки положил ему на плечо свою старческую, покрытую пятнами руку.

— Не печалься, юноша, — произнес тамплиер. — Поступки крестоносцев кажутся странными людям, живущим в богатой мирной стране, не ведая о том, что где-то за морем есть земли, полные сарацин, изо дня в день проливающих христианскую кровь. Раз такой рыцарь вызвал покойного графа на поединок, значит, он имел на это серьезные основания.

— Да, дядюшка, конечно, был не святой, — отозвался Гаспар, — а если уж говорить начистоту, руки у него по локоть в крови. Однако никто из нашего линьяжа [596] не бывал в Святой Земле ни пилигримом, ни крестоносцем — все рыцари рода Колиньи-ле-Неф честно принимали крест, но затем выкупали крестоносный обет. Ума не приложу, кому он мог так насолить в землях, лежащих по ту сторону моря? Скажите, сир Бертран, кто это все же, по-вашему, мог быть? Я ощущаю себя персонажем, причем отнюдь не положительным, какой-то странной рыцарской баллады.

— Не знаю, юноша, — ответил старик, — пути Господни неисповедимы, и каждому воздастся за его грехи. Графу Гуго еще повезло, что его ангел смерти явился в облике рыцаря и поразил его мечом. Намного страшнее, когда Всевышний насылает на грешника страшную болезнь. Такую, например, как проказа.

Все, кто слышали эти слова, со страхом перекрестились.

— Не знаю, кто он на самом деле, — помолчав, добавил старик-тамплиер, — но в Святой Земле этот герб, помимо членов королевской фамилии и личного эскадрона Иерусалимского короля, имеют право носить лишь рыцари Святого Гроба.

Книга первая

ПИЛИГРИМЫ

Часть первая

НОЕВ КОВЧЕГ

Глава первая,

в которой рассказывается о том,

как мэтр Понше совершил непростительную ошибку

Священная Римская империя, Прованс, город Марселлос, 1227 год от Р. X., вторник Светлой седмицы (12 апреля), за три года до описанных выше событий

Понше из Арля, помощник капитана «Акилы» — самого большого нефа [597] из тех, что принадлежали гильдии судовладельцев Марселлоса, закончил завтрак. Он расплатился с дочерью хозяина, ущипнул на прощание ее пухлый, соблазнительный задик и под притворно-возмущенный визг направился в порт, где еще со вчерашнего дня полным ходом шла погрузка — неф готовился к отплытию в Святую Землю.

Марселлос, шумный портовый город, заложенный греками еще за шестьсот лет до Рождества Христова, был разноязычным с самого дня своего основания, а весной, к открытию навигации, и вовсе становился самым настоящим библейским Вавилоном. Путь в земли крестоносцев для многих тысяч пилигримов из франкских, нормандских и бургундских земель, чьей заветной целью был стенающий под игом нечестивых сарацин Святой град Иерусалим, начинался именно отсюда. Однако, по мнению Понше, вся эта толпа, заполнившая предместья, улицы и постоялые дворы, своими повадками напоминала не собрание смиренных богомольцев, а, скорее, нашествие гуннов. Как раз сейчас, когда все стоящие на рейдах суда чуть ли не одновременно готовились к выходу в море, столпотворение было в самом разгаре — ведь, кроме паломников, к дальнему и опасному путешествию одновременно готовились и купцы. Из Иль-де-Франса вниз по Роне сюда спускались барки, груженные английскими сукнами, строевым лесом, а также винами и маслами из Шампани и Тулузы. По дорогам шли бесконечные возы, доставляющие из Фландрии и Пикардии железные инструменты, краски, упряжь и всяческие изделия из кожи. Сюда же к началу навигации пригонялись табуны мулов и лошадей.

Но, хвала Всевышнему, ждать осталось недолго — марсельская гильдия, пользуясь правом хозяина, всегда отправляла свои собственные корабли в первую очередь. Так что уже сегодня вечером неф примет на борт товары и пассажиров и выйдет на внешний рейд. Там он проведет ночь, а с первыми лучами солнца капитан прикажет поднимать якорь и, вознеся молитвы покровителю моряков, святому Николаю, направит нос судна в сторону Генуи — а оттуда через Неаполь к берегам благословенной Сицилии.

Грея под лучами утреннего солнца лысеющую макушку, Понше зашагал мимо многочисленных таверн, которые, словно сотни капканов, наставленных на паломнические кошельки, плотно окружали все припортовые кварталы.

Несмотря на дневное время, приезжие в ожидании начала погрузки коротали часы, которые отмеряла портовая рында, за едой и питьем, а то и в обществе разбитных кабацких девиц. При этом многие посетители таверн, обрадовавшись первым теплым дням, расположились снаружи, за длинными деревянными столами.

Под вывеской «У святого Николая» — местом отдыха коренных марсельцев — обосновалась стайка пожилых горожан торгового сословия. Они пили мелкими глотками дешевое итальянское вино и бурно о чем-то спорили.

— Папа Гонорий тяжко болен. Говорят, что он уже несколько месяцев не покидает Перуджу, — говорил один старичок другому с таким выражением, будто знал Его Святейшество с самого дня рождения.

— А император Фридрих, несмотря на это, снова отложил срок отправления в Святую Землю, — отвечал ему собеседник, — эдак нам, христианам, никогда не отвоевать Святой град Иерусалим.

Все слушатели серьезно закивали головами, словно именно они и являются главными советниками двух самых могущественных людей христианского мира.