Впрочем, они должны были не столько охранять повозки, сколько вытаскивать их из ям, полных воды, вести лошадей под уздцы и подавать связки дротиков.

– Они-то тебя и выдадут, – добавил Зенон. – Это точно. Вырвут глаза и заставят живого съесть…

Филон отер длинным рукавом туники лоб. Огляделся, ища глазами Адриана, – почему-то в этот момент охрана из двух контуберниев показалась ему совсем ненадежной.

Но Адриана рядом с ним не было. Зато позади появилась римская конница.

– По-моему, уже все сделано, – пробормотал Филон. – Пора бы нам уступить место храбрым кавалеристам.

Шеренга впереди медленно движется. Фланги смыкаются, сдавливают увязшего в атаке противника. Варварам все труднее сражаться. Они мешают друг другу, давят своих. Их уничтожают камнеметы. Теперь нужно лишь одно – чтобы варвары побежали. Как только они побегут, начнется резня.

Тиресий трогает Приска за плечо и кивает в сторону. Приск оборачивается. Справа движется римская конница. На зимнем солнце блестят доспехи. Кавалерийские турмы срываются в галоп. Сейчас конница ударит варварам в тыл, и все будет решено. Если бы роксоланы не были разбиты заранее, еще неведомо, чем бы кончилась битва. Но Фортуна всегда на стороне римлян!

– Цезарь! – кричат легионеры.

Крепчающий к ночи морозец схватывает стеклянной коркой алые лужи. Снег, перепаханный копытами и башмаками, тоже красен. Повсюду тела – в льняных рубахах и шароварах, в туниках и железных лориках. Щиты, мечи, согнутые и сломанные пилумы, полные крови шлемы. В телах и в снегу – стрелы и дротики. Повсюду разбросан этот ненужный скарб, что вывалился из огромной повозки Беллоны.

Небо уже сделалось мутно-синим, и в синеве проступила кривая, надкусанная вечностью льдина Мендис, фракийской Селены-Луны.

Капсарии падали от усталости – с самого начала битвы, то есть с утра, они вытаскивали из битвы раненых и относили к палаткам. Теперь, после заката, уже с трудом стоя на ногах, опираясь на копья и обломки пилумов, бродили они среди лежащих тел, торопясь найти тех, в ком еще теплилась жизнь, потому что к утру все они, даже легкораненые или просто оглушенные, замерзнут. Вместе с капсариями бродили по полю легионеры – добивали тяжелораненых даков, а тех, кто мог стоять на ногах, вязали и отводили в загородку к пленным.

Тела погибших складывали друг подле друга. Своих к своим, врагов – друг к другу. Писцы, дрожа от холода, следовали за центурионами и трибунами, записывая на табличках имена погибших. Много, слишком много имен. Иногда кто-то из лежащих начинал шевелиться. Его вытаскивали, спешно укутывали плащами, относили в палатки или к кострам. Перевязывали как можно быстрее – в отогревшемся теле кровь из ран начинает бежать куда как шустро.

– Мы и варвары… Римляне всегда сражаются с варварами, – глубокомысленно заметил Малыш, оглядывая страшную картину. Кажется, в первый раз он высказал нечто пафосное.

– Ну да, – согласился Тиресий. – В том случае, если римляне не грабят греков.

Глава IV

Сабиней

Рано утром Адриан с Декстром подошли к загородке. Пленные, сидящие вплотную друг к другу в деревянной клетке, обреченно ожидали своей судьбы. Ночью подморозило, трое раненых умерли, и теперь они лежали в углу подле живых.

– Кто из вас говорит на латыни? – крикнул Адриан.

Поначалу никто не отозвался, потом поднялся мужчина лет двадцати пяти с обмотанной окровавленной тряпкой головой.

– Освободить его! – приказал Адриан.

Увидев, что за одно знание латыни можно вырваться на свободу, тут же трое или четверо полезли к наружной стенке.

– Я тоже говорю… И я…

Всего таких говорящих набралось шестеро.

Остальные, из тех, кто готов был освободиться, не могли ответить даже на простые вопросы. Этих же шестерых, сумевших пробормотать пару слов на латыни или на греческом, центурион поставил перед императорским племянником – все еще связанными, но уже с надеждой в глазах. Разумеется, Адриан мог воспользоваться услугами переводчика. Но он рассуждал просто: человек, знающий латынь или греческий, более склонен перейти на сторону римлян, нежели не тронутый цивилизацией варвар.

– Вас шестерых отпускают на свободу! – объявил Адриан. – Император Траян не хочет горя дакийской земле, он мечтает, чтобы племена и народы, ее населяющие, справедливо жили под римским правлением. Вы пойдете от деревни к деревне на той стороне реки, – продолжал Адриан, – и расскажете всем, что римляне придут не убивать и грабить, а устанавливать справедливость и порядок, закон. Каждая деревня, что снабдит нас зерном и заплатит налог за год вперед, а старейшины дадут клятву быть покорными и верными, останется в неприкосновенности. Крестьяне сохранят свою землю, мужья – жен, родители – детей, и каждый получит уверенность в завтрашнем дне, а в будущем – все римские блага, которые в ваших диких краях недоступны даже богатым. У вас будут термы, школы, базилики…

– Вряд ли они знают, что такое базилики, – шепнул за его спиной Декстр.

Адриан на миг сбился, но в следующий момент вновь возвысил голос:

– Лучшие из вас сделаются римскими гражданами и наденут тоги. Встречайте нас с открытым сердцем, спрятав оружие в ножны, и никто не пожалеет о том, что подчинился Траяну Августу.

Пленные переглядывались. Не все поняли замысловатую речь императорского племянника. Тогда вперед выступил переводчик и повторил сказанное на северно-фракийском наречии.

– Мы не предатели! – сказал внезапно парень с обвязанной тряпкой головой. – Мы не продаемся за горсть римских монет и обещания, которые никогда не будут выполнены.

Говорил он на латыни, так что переводить не потребовалось.

– Никто не просит тебя предавать свой народ, – заявил Адриан. – Ты просто скажешь на том берегу, что взять оружие в руки – это смерть, а покорно принять свою судьбу и заплатить налог – жизнь. Ты ведь не хочешь, чтобы твоя мать и сестра стали рабынями, а твои братья и отец – погибли? Я ничего от вас шестерых не требую – ни залога, ни выкупа, только чтобы вы поклялись своими жизнями и жизнями своих матерей, что исполните данное вам поручение.

– Я клянусь! – спешно сказал немолодой сак в грязном плаще из грубой шерсти, связанном на плече обрывком туники – какой-то легионер сорвал с его плаща массивную серебряную фибулу.

– И я… – отозвался стоявший рядом с ним желтоволосый парень с рассеченным подбородком.

– Клянусь, – пробормотал дак с обмотанной окровавленной тряпкой головой. – Пусть не увидеть мне милости Замолксиса, если нарушу данную клятву.

Всех шестерых два дня везли из Малой Скифии вдоль Данубия-Истра вверх по течению – и лишь ближе к тому месту, где могучая Алута вливается в Данубий, отпустили. Бывшим пленникам даже вернули кинжалы и снабдили для дальней дороги мешками с едой, флягами с вином и уксусом и теплыми плащами.

И хотя сильно растеплило и шел дождь, съедая снег и обнажая уставшую от морозов землю, река все еще была скована льдом, так что перейти на ту сторону для шестерых избранных не составило труда.

Раненый с перевязанной головой шел впереди всю дорогу – но, пока не добрались до северного берега, он молчал. И лишь оказавшись на дакийской стороне, заговорил с остальными.

– Звать меня Сабиней, сам царь Децебал послал меня в Мезию в надежде, что мезы и геты, бессы и прочие фракийцы скинут проклятое ярмо римской власти и захотят прежней свободной жизни.

– Свобода под рукой Децебала или нашего Сардонея? Что-то не видел я там прежде свободы! – огрызнулся немолодой сак. – Хочешь служить Децебалу – так служи, нас к этому не примешивай. У нас свои обычаи и своя земля. А то, что наш царь Сардоней решил заключить союз с Децебалом, – то, как заключил, так теперь и расторгнет. Децебал – он хитрый, отсидится у себя в неприступных горах, а нашу Сацидаву римляне разграбят и сожгут.