Глава 11
Латышский переводчик Андрис. Впечатление от Риги. Прогулка по Москве. В латвийском представительстве Совета министров. Светловолосые красавицы Илва и Эдите. Весёлое застолье. Ночное наваждение. Волшебная ночь, которая обошлась «в копеечку». Наш товарищ из Курска.
У нас не было какого-то закреплённого места работы вроде письменного стола. В зале стояли сдвинутые выставочные столы, на которых всегда лежали кипы проспектов, брошюр и другая печатная продукция на иностранных языках, которую мы переводили по необходимости за этими столами.
Андрис, высокий худой латыш, интеллигентный и вежливый, английскому предпочитал немецкий, с которого охотно переводил, а говорил с ещё большей охотой, потому что владел так же хорошо, как родным латышским. На русском он говорил тоже свободно, но с характерным акцентом и немного растягивал слова. Я не мог понять сразу, например, когда он сказал, что он был в Москве «только два года обратно». Оказалось, что он был в Москве два года назад. Ударения в глаголах он ставил всегда на первом слоге и у него получалось «взяла и уб» рала, а, если он не расслышал фразу, то говорил не «повторите, пожалуйста», а «как, пожалуйста?» или «что, пожалуйста?»
Он мне был симпатичен простотой в общении и отсутствием всякого фанфаронства, и я с ним с удовольствием вёл простые житейские разговоры, вспоминая гостеприимную Ригу, где прогостил целую неделю, облазив, кажется, все закоулки. Меня тогда поразила разница, которая бросалась в глаза на границе, отделяющей Прибалтику от российской части; впечатление такое, что это не СССР, а другое государство: кончилась грязь и началась убранная территория с выбеленными бордюрами, ухоженными дорогами и скошенными газонами. А потом в Риге я впервые увидел, как жители спокойно и терпеливо ждут зелёного сигнала светофора, чтобы перейти дорогу, даже если ни справа, ни слева не видно ни одной машины. Позже то же самое я встретил в Минске. В каком-то кафе-подвальчике я видел безотрывно целующуюся молодую пару, что было бы слишком даже для Москвы, а там на них просто никто не обращал внимания. Перед отъездом я зашёл в отдел грампластинок и попросил что-нибудь на память о понравившемся мне городе, и продавщица, очень симпатичная и очень вежливая девушка, достала мне из-под прилавка винил с оркестром Поля Мориа, что ещё больше расположило меня к столице Латвии.
Однажды после работы мы с Андрисом пошли на Главпочтамт: я позвонить матушке, а он получить деньги, а после не отказали себе в бутылочке вина в каком-то подвальчике и, знакомясь с достопримечательностями, за разговорами оказались в районе Чистых прудов. Погоды стояли по-летнему жаркие, но вечерами, когда солнце, пройдя зенит, клонилось к закату, дышать становилось легко и свободно.
— Пошли в парк, — предложил Андрис.
— Поздно уже, — сказал я, а мне ещё до Тушина добираться.
— А ты ос» тавайся, мы переночуем в нашем представительстве. Здесь недалеко. Меня там знают. Кстати, там можно и поужинать, и даже выпить. Девушки это устроят.
— Тебя знают, меня-то нет! — возразил я.
— Ты со мной. Это нормально.
Я не возражал, и мы, погуляв по парку и посидев у воды, пошли к представительству. Андрис знал дорогу и уверенно шёл по Чистопрудному бульвару мимо театра Современник, затем мы свернули в какой-то переулок, и, наконец, Андрис указал мне на двухэтажный особняк на улице Чаплыгина, в котором располагалось латвийское Представительство Совета министров.
Андриса здесь знали, он поздоровался с дежурным, что-то сказал ему на латышском, тот засмеялся, мы свободно прошли и поднялись на второй этаж. Андрис оставил меня в небольшом холле, где я уютно устроился в мягком кресле. Холл поражал роскошью отделки с лепниной и минимализмом в интерьере. Кроме мягких диванов, кресел и журнального столика здесь больше ничего не было, если не считать трёх небольших картин с изображением пейзажей. Зато настоящим украшением выглядела хрустальная люстра с восьмью плафонами.
Андрис вернулся скоро в сопровождении светловолосой красавицы. Она мне приветливо улыбнулась и назвала имя — Илва. Я тоже представился. Илва провела нас в небольшую комнату, где стоял овальный стол орехового дерева, вокруг гнутые стулья из массива дерева, а также диван и кресла. У стены стоял большой буфет, на стенах висели бра с лампочками-свечами, а окна драпированы массивными бордовыми шторами с тиснёным золотым рисунком. Всё выглядело дорого, но не казённо, по-домашнему.
В комнату заглянула ещё одна девушка, тоже блондинка и тоже довольно красивая. Она поманила Андриса, они вышли, но дверь осталась неплотно закрытой, и я услышал: «Зачем ты русского привёл?» Андрис ответил что-то по-латышски и дверь прикрылась. Илва тоже слышала реплику подруги и, стараясь замять неудобное положение, с улыбкой сказала: «Эдите сегодня с утра не в настроении, всё её раздражает». Андрис позвал Илву, та извинилась и вышла. Андрис вошел и сел:
— Всё в порядке, — сказал Андрис. Сейчас выпьем и поужинаем. Девушек мы угощаем. Ты согласен?
— Конечно, — ответил я.
Вскоре Илва вкатила сервировочный столик с холодными закусками, бутылкой Столичной водки и двумя бутылками Мадеры.
— Для ужина немного, но что нашли, — сказала Эдите.
Мне неудобно было пить вино вместе с Илвой и Эдите, и я выпил водки вместе с Андрисом, который не стеснялся и пил много. Меня пить не принуждали, и я выпил не более трёх рюмок. За столом говорили о разном. Я не преминул рассказать о том, какое хорошее впечатление на меня произвела Рига, когда мне посчастливилось там побывать, чем расположил к себе серьёзную Эдите, и она смягчилась. А когда я сказал, что ездил в Саласпилс, город, под которым фашисты построили детский концлагерь, Эдите раздражённо заметила:
— А ваши лучше?
— Ну, наши концлагерей в Латвии не строили, — осторожно заметил я.
— Не строили, зато советской властью было выселено и отправлено в вашу Сибирь почти 60 тысяч ни в чём не повинных наших людей, а дома заняли русские переселенцы. Мой отец в числе многих, которые так и не вернулись.
— Эдите, — сказал я. — Я искренне сочувствую вам. Наших тоже миллионы сгинули в ГУЛАГах… В нашей истории много намешано всего. Я далёк от политики, для меня важен человек, и если он сволочь, то мне не важно, латыш он, еврей или американец с африканскими корнями, я с ним никаких дел иметь не стану… Вот я сижу здесь с вами, и мне сейчас хорошо, а всё остальное не имеет значения, потому что от того, что я думаю и как, вряд ли что-нибудь изменится…
— Эдите, я говорил тебе, что он наш человек, — пьяно поддержал меня Андрис.
За окном уже стемнело, когда мы покинули застолье. Летом темнеет поздно. Мне показали комнату, где стояла широкая кровать с двумя тумбочками по бокам, большим шифоньером-купе, креслами и журнальным столиком. Всё здесь выглядело также роскошно, включая лепнину на потолке и дорогих обоев. Вторая дверь вела в ванную комнату с туалетом. Я принял душ и лёг в постель. Выключив свет настольной лампы, я закрыл глаза и лежал, испытывая блаженное состояние покоя на мягкой кровати, и не предполагал, что кто-то может прервать это блаженство, и уже стал дремать, как почувствовал, что дверь открылась, и кто-то, мягко ступая, вошел в комнату.
— Володя, ты не спишь? — я услышал голос Илвы. Сердце у меня забилось так, что я слышал его глухие удары, будто оно собирается выскочить из грудной клетки наружу.
— Нет, — произнёс я осевшим голосом…
Утром меня разбудил Андрис. Спал я крепко, но открыв глаза, вспомнил вчерашнюю ночь и Илву и невольно оглядел комнату. Но здесь кроме меня и Андриса никого не было, и у меня на мгновение мелькнула мысль, что это было наваждение, а может быть, просто сон.
Солнце уже значительно поднялось над горизонтом. Я быстро принял душ, оделся, и мы с Андрисом собрались попрощаться с девушками и уйти, потому что и так опоздали, хотя время работы нам не регламентировали, но в дверь постучали, и в комнату заглянула Эдите.