— Ах, да. Он говорил про вас. Только его в Москве сейчас нет, будет через два дня.
Через два дня я позвонил снова, и снова трубку взяла женщина, я назвался, к телефону подошел Мессинг, и я узнал его быстрый и неразборчивый выговор.
— Здравствуйте, Володя. Когда можете подойти?
— Если вам удобно, вечером, часов в шесть, — сказал я.
— Хорошо. Жду. Адрес помните?
— Да, — ответил я.
В назначенное время я с пересадкой доехал до станции Сокол, вышел на Ленинградский проспект и пошел пешком в сторону Новопесчаной улицы, где жил Мессинг. Пешком идти было далековато, но дорога не казалась мне утомительной. Мне интересно было посмотреть на улицу, которая в мой с отцом единственный приезд сюда, когда Вольф Григорьевич показывал меня профессору Вольштейну и физику Френкелю, была ещё окраиной Москвы. На этой улице в одном из домов жили артисты Большого театра, и где-то здесь снимался фильм «Человек родился». А ещё, по легенде, когда на Новопесчаной улице после войны началась новая застройка, Сталин приехал посмотреть, как идут дела, и дома ему показались слишком маленькими. Тут же здания в конце этого отрезка улицы срочно стали надстраивать, и появились «чердачные окна» или, как их называют жители, «скворечники»…
Когда мы с отцом познакомились с Вольфом Григорьевичем, и я смог продемонстрировать ему свои экстрасенсорные способности, у отца с ним относительно меня состоялся разговор, во время которого Мессинг посетовал на то, что на сеансах от него всегда требовали «разоблачения», то есть материалистического объяснения психологических опытов, которые он демонстрировал, поэтому и появилось «Вступительное слово», составленное Институтом философии Академии наук и объясняющее материалистическую сущность опытов.
Но это никак не объясняло многое из того, что показывал Мессинг, хотя учёные, авторы «Слова», с полным знанием дела писали, что в умении улавливать мысль ничего сверхъестественного нет, это просто ощущение двигательных импульсов, поступающих из мозга в мускулатуру. «Мысль неотделима от мозга», — категорически утверждал текс «Вступительного слова», — и вообще «нет такого явления, которое не находило бы исчерпывающего научного объяснения с позиции диалектико-марксистской теории».
«Но ведь многие явления недостаточно изучены, — говорил Мессинг. — Не изучен гипноз, а тем более телепатия. Учёные отрицают саму возможность передачи образа из мозга в мозг. Но эти учёные просто никогда не видели настоящих телепатов»…
Когда мы прощались, Мессинг взял мою руку в обе руки и ласково сказал: «Милый мальчик, никогда не пытайтесь разубедить людей, что вы провидец или не такой как они, пусть они пребывают в заблуждении и думают, что вы ловкий фокусник, гипнотизер, на худой конец. Но это лучше, чем быть в их глазах шарлатаном. Лет через пятнадцать, двадцать наука займется вплотную необычными явлениями и необычными свойствами человеческой психики и поймет, что возможности человека не познаны и, может быть, это будет другая наука, за пределами известной нам».
Вот тогда Вольф Григорьевич и подарил мне «Вступительное слово», на котором начертал своей рукой такие нужные нам с отцом в те годы строки, которые на долгое время стали оберегом от многих нападок…
Глава 13
В квартире Мессинга. Скромность обстановки. Хирург Амосов Мессингу в знак восхищения. Ираида Михайловна, сестра покойной жены Мессинга… Обед с коньяком и деликатесами. О мемуарах Мессинга. Причина приглашения — участие в опытах по телекинезу. Профессор Лурия хочет встретиться со мной.
Трёхэтажный дом стоял в глубине двора. Я прошёл через двор, вошёл в подъезд, поднялся на второй этаж и позвонил в дверь с медной табличкой, где гравировка вязью обозначала имя — Вольф Мессинг. За дверью залились тонким брёхом собаки. Женский голос отогнал собак от двери. Мне открыла пожилая седовласая женщина, которая, видно, была предупреждена о моём приходе и сразу громко бросила в комнату:
— Вольф, к тебе молодой человек!
В прихожей стоял кованый сундук, над сундуком — вешалка. Из комнаты выскочили две небольшие непонятной породы беленькие собачки, но уже не лаяли и виляли хвостом. Следом вышел сам хозяин. Я видел Вольфа Григорьевича много лет назад и помнил его в расцвете лет с лицом без единой морщины и копной чёрных курчавых волос. Сейчас передо мной стоял уставший пожилой человек, если не сказать старик, а копна волос стала седой, высокий лоб отчётливо прорезали борозды морщин, и хотя лицо выглядело ухоженным, дряблость шеи и щёк выдавали возраст. И всё же он оставался похожим на Бетховена. Это отметил ещё друживший с ним гроссмейстер Лилиенталь. «Сам Вольф внешне очень похож на Бетховена», — утверждал гроссмейстер.
— Как вы выросли, — сказал с улыбкой Мессинг. — На улице я бы вас, Володя, не узнал.
Он провел меня в комнату, обставленную довольно скромно. В середине комнаты стоял круглый стол, у стены потёртый диван, у окна письменный стол, буфет с посудой и диван-кровать. И самым ценным в этой комнате был большой телевизор, который стоял на журнальном столике. Нельзя было не обратить внимание на книги, они лежали на диване, на обеденном и письменном столе и даже на полу. Не валялись, а именно аккуратно лежали. Я мельком отметил название одной из книг на письменном столе. Это была книга Амосова «Мысли и сердце».
Это не ускользнуло от Мессинга, и он заметил:
— Николай Михайлович Амосов подарил. Посмотрите, там его автограф.
Он подошёл к столу, взял книгу и передал мне.
«Вольфу Григорьевичу Мессингу в знак удивления и восхищения чудом. Амосов, 25 дек. 1965 г.» — прочитал я на титульном листе. Взглянув на Мессинга, я увидел на его лице нескрываемое удовольствие от слов великого хирурга в его адрес, и подтвердил, чтобы потрафить такому по детски откровенному и наивному желанию постоянного восхищения и признания его действительно выдающихся способностей.
— Очень искренне и точно, — сказал я.
Вольф Григорьевич самодовольно усмехнулся, усадил меня на диван и позвал:
— Ираида Михайловна!
В дверях показалась женщина, которая открывала мне двери.
— Теперь я уже стала Ираида Михайловна, — ворчливо произнесла она.
— Принеси нам какой-нибудь закусочки, — не обращая внимания на её ворчню, попросил Вольф Григорьевич. Собачки крутились у ног Мессинга, потом убежали вслед за Ираидой.
— Это сестра моей покойной Аидочки, — тихо произнёс Вольф Григорьевич, но это услышала Ираида Михайловна, которая несла поднос с закусками, и снова ворчливым голосом пробурчала:
— Как приехал, на могилу сходить не удосужился. Вот твоя память.
— Замолчи! — вскипел Вольф Григорьевич. — Не лезь в душу.
Ираида поджала губы и молча вышла. Я понял, что Вольф Григорьевич с сестрой жены не очень ладят.
— Вольф Григорьевич, я соболезную вам. Это такая потеря, — искренне сказал я.
Я поздно узнал о смерти Аиды Михайловны, и письмо с соболезнованием прислал, когда боль от потери могла немного утихнуть. И, может быть, так было лучше, потому что в этом случае человека лучше оставить в покое и положиться на время, которое лечит, и не лезть с проходным соболезнованием, хотя у нас с нашей первой встречи отношения сложились, и он меня, несмотря на то что мы не виделись, из поля зрения не выпускал: я изредка, но подробно писал о своих опытах, которые применял в целительстве и в других случаях. Он отвечал коротко.
— Спасибо, Володя. Что поделаешь! Сколько времени прошло, а я никак не могу прийти в себя. Без неё всё плохо… Работа немного спасает.
Мессинг встал, взял папиросу из коробки «Казбек», которая лежала на письменном столе, и закурил.
— А кто теперь ассистирует вам? — не удержался я от вопроса.
— Да есть одна наша старая знакомая. Ираида кое-как обучила её азам. Всё, конечно, не то, но ничего, справляемся.
Ираида снова вошла с подносом. На этот раз она молчала, словно воды в рот набрала, но весь её вид говорил о том, что она обижена. Она стала хлопотать вокруг стола, расставляя тарелки со снедью. А снедь отличалась изысканностью: на столе стояли тарелки с семгой, сырокопченой колбасой и даже с черной, паюсной икрой, а также холодной фаршированной рыбой, как я понял, готовящейся не по случаю, а бывшую обычным блюдом, которое любит хозяин.