— Это же смертный приговор, — сказал Адриан.

Легат Наталис развел руками.

— Ты доволен? — повернулся Адриан к Декстру.

— Я его с самого начала подозревал. Оказался прав.

— Считай, ты ни за что убил парня.

— Ты что-то там сказал про ограбление… — напомнил Декстр.

— Тебе послышалось, я такого слова не произносил! — Адриан глянул на фрументария с вызовом.

— Он ничего такого не говорил! — спешно заявил Наталис.

Приска отвели назад в карцер. Кротон куда-то исчез, теперь в тюрьме Приск находился один. Приск повалился на тюфяк без сил. Вокруг была тьма. Неважно — день сейчас или ночь, свет для арестанта погас навсегда.

Часть II

Амфитеатр Тита [64]

Глава I

Мевия

Лето 847 года от основания Рима [65]

Рим

Днем солнце нещадно жгло маленький перистиль. Ранним утром стена соседнего здания, нависая, накрывала полосой фиолетовой тени внутренний дворик, но потом, когда солнце поднималось все выше, выбеливая ржаво-коричневую старую черепицу, перистиль превращался в раскаленную жаровню. Тень оставалась только под навесом крыши с южной стороны. Перистиль в доме Остория был довольно странный — дерево всего лишь одно-единственное — печальный кипарис с корявым серым стволом, похожим на тело старого раба-привратника, что сидит у двери и вечно дремлет, почесывая за ухом такую же старую и тощую, как он сам, собаку. Когда-то перистиль был вымощен серым и черным мрамором, но Осторий выломал кладку и засыпал садик речным песком, оставив лишь дорожки вдоль стен и бордюр у крошечного бассейна. В бассейн стекала вода во время дождя, но этим летом дождей давно не было, и сейчас на дне остался мерзкий зеленый осадок. Бассейн некому почистить — из прислуги в доме только рабыня-кухарка, старик-привратник да вольноотпущенник Клемент, главным достоинством которого является полное равнодушие ко всему на свете — к ругани хозяина, угрозам, побоям, приказам, запахам, жаре и холоду. Клемент утверждает, что он философ-стоик, и в подтверждение своих слов время от времени достает из-под подушки свиток с сочинением Сенеки — того самого, которому Нерон приказал умереть.

Утром Гай Осторий неспешно вышагивал по маленькому дворику и говорил, чеканя слова, словно оратор в Юлиевой базилике. [66] При этом он даже не смотрел на девушку лет восемнадцати в одной короткой кожаной повязке на бедрах, что невольно пыталась прикрыть руками обнаженную грудь. Осторий был гол, если не считать набедренной повязки и широкого кожаного пояса да еще кожаных ремней на запястьях. Какой-нибудь модный греческий скульптор вполне мог бы выбрать его моделью для статуи Геркулеса. Но только не молодого полубога, а изрядно побитого жизнью героя, свершившего все свои двенадцать подвигов, но так и не нашедшего покоя, признания и славы. На загорелой коже Остория бугрились давние шрамы: один на правой руке, второй — на груди наискось и третий — повыше колена — уже не от меча, а от кинжала, которым Осторий вырезал впившуюся в бедро дакийскую стрелу с крючковатым жалом — а резать надо было быстро, чтобы яд не успел разлиться по телу.

— Меч у тебя в поединке будет кривым, твой же противник выйдет сражаться гладиусом. Заколоть твоим клинком практически невозможно — только если попадешь в шею. Кстати, удар в шею советую отработать отдельно — им придется добивать проигравшего.

— Что ты меня учишь, как соплячку! — возмутилась девушка. — Я сражалась и видела кровь! Я умею…

— Разве? Ты ничего не умеешь. Зрителям нечем будет насладиться — разве что посмеяться над твоей неуклюжестью да пошутить по поводу грудей. — Осторий остановился перед старым кипарисом. — Взгляни на это дерево, оно старше не только меня, но и моего деда, этот кипарис посадили в тот день, когда был убит Юлий Цезарь. Кипарис пережил пожар Рима при Нероне и будет расти еще лет сто, а то и больше. Когда он был маленьким, его мог вырвать с корнем даже ребенок, а теперь три воина не смогут вывернуть его из земли. Но в этом его слабость. Кто неподвижен, тот беспомощен. Смотри!

Осторий дважды ткнул острым кривым мечом в дерево. Лезвие неглубоко погружалось в мягкую древесину, на сером стволе слезой проступила смола.

— Для его жизни эти удары не опасны. Так же, как и для твоего противника. Тело человека подобно дереву. Чтобы лишить его силы, у тебя есть только одно средство — перерубить основные жизненные потоки. Стать дровосеком, который, вместо того чтобы повалить дерево, заставит его засохнуть. А дальше ты будешь только ждать. Ждать, пока твой враг истечет кровью и ослабеет, нанося беспомощные удары на потеху толпе, растрачивая попусту силы. А ты будешь упиваться победой и приветствовать зрителей. Ну, не мне учить тебя этому, Мевия.

Девушка усмехнулась — в этот миг будто наяву предстала перед ее глазами заманчивая картина: арена амфитеатра, сверкающий белый песок арены, поверженный противник, и на песке — темные пятна. Но лишь на мгновение. Мевия глянула на кипарис, и улыбка ее погасла. Дурацкая затея! Зачем ланиста только придумал все это! Практически никакой надежды на победу! Да, для женщины Мевия очень сильна. Но у нее нет ни силы дровосека, ни выносливости римского легионера. Единственное, чему может научить ее новый учитель, так это — как умереть красиво с этой самой искрой надежды в глазах.

Осторий подошел к каменной скамье, где на брошенном плаще устроилась полосатая кошка, взял горячего от солнца зверька на руки. Кошка обеспокоенно зашевелилась и сделала попытку вырваться. Но не преуспела. Осторий перехватил животное за шкирку и поднял над головой. Кошка заверещала.

«Ну вот, так будет и со мной», — сморщилась Мевия.

— Зачем… — договорить она не успела.

Метко пущенная сильной рукой, кошка пролетела несколько футов и угодила ей в лицо. Кошка тут же приземлилась на все четыре лапы и стрелой умчалась в ближайшую открытую дверь, а на щеке Мевии стали быстро набухать кровью глубокие ссадины. Мевия согнулась, закрывая лицо руками. Осторий демонстративно повернулся к ней спиной, поднял руки вверх и, обращаясь к воображаемым зрителям, крикнул:

— Я дарю тебе эту победу, Рим!

Превозмогая боль, Мевия выпрямилась, стерла с лица кровь. Губы ее задрожали от обиды, на глаза навернулись слезы.

— Ты что, спятил?..

Осторий быстро подошел к Мевии и ударил ее ладонью по лицу — не сильно, но хлестко.

— Чего раскисла? Ты же на арене! Может, еще добавить?

Она замотала головой и невольно прикрылась руками.

— Так поняла? — Он больно стиснул пальцами ее грудь. Женщина даже не попыталась вырваться, лишь кусала дрожавшие губы. — Поняла, что нужно сделать с противником, что он должен чувствовать, когда ты его точно так же унизишь и лишишь силы? — Осторий разжал пальцы. — Ты сможешь сделать с ним что угодно на потеху толпе. — Он взял Мевию за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза. — Даже маленькая кошка может быть очень опасной. Ты должна стать такой маленькой злобной бестией. Для этого тебе нужны две вещи — ловкость и острые когти. Ну, хватит реветь! Начинаем!

Он взял стоящую в углу палку из виноградной лозы — такими обычно пользуются центурионы, только эта была куда длиннее. Три часа кряду Осторий заставлял Мевию уворачиваться, прыгать, падать и кувыркаться по песку. Небольшой перерыв — и опять все сначала. К концу занятий тело женщины превратилось в сплошной болевой комок. Наконец она просто растянулась на песке и подняла руку жестом гладиатора, который сдается.

— Ладно! Я дарю тебе жизнь! — засмеялся Осторий и протянул руку Мевии, помогая подняться.

Она встала и принялась стирать ладонями прилипший к потному телу песок. Осторий поднял за ручки стоявшую в углу здоровенную глиняную бочку и окатил Мевию. Та взвизгнула от неожиданности, но тут же рассмеялась: вода нагрелась от солнца и была приятно теплой. Потом Осторий облился сам.