— Малы еще, раз не понимаете. Подрастете, поймете.

Чего мы поймём, Мотя не сказал.

— Может, и ты приведешь? — ехидно спросил Пахом.

— Не твое, Пахом, дело! Может, и приведу, — оборвал его Мотя и больше не стал с нами разговаривать.

Глава 19

Опять скандал. Разбойное нападение на дядю Павла. Больница. Счастливая встреча.

Новая жизнь дяди Павла.

Бабушка Маня вдруг снова зачастила к нам. Она плакала, закрывалась с матерью в зале, и они там долго о чем-то шептались, но чаще всего бабушка не таилась и рассказывала о неладной жизни сына с невесткой. И я опять представлял или «видел» то, что происходило у Павла в доме.

Варвара после Павлова суда словно взбесилась. Разговаривала криком, все ее раздражало, она могла без причины закатить истерику, часто плакала. Сначала Павел молча сносил все это, чувствовал свою вину. Потом запил. Пьяного Варвара на кровать не пускала, и он спал, где попало, на стульях, на сундуке. Иногда его приводили, и тогда он валялся на полу, после чего ходил недели две, как в воду опущенный, в рот не брал ничего спиртного, и когда Варвара, исходя криком, чистила его на чем свет стоит, виновато молчал и только хлопал глазами. А после снова напивался. Пил он вдумчиво, пьяный похож был на помешанного: звал кого-то, кому-то отдавал честь, скрипел зубами и, обхватив голову руками, плакал. Иногда пел что-нибудь фронтовое, порыбьи ртом хватая воздух и задыхаясь. А в глазах его была смертельная тоска.

Однажды, в день получки, он не пришел домой. Варвара ждала его, прислушиваясь к шорохам, просыпалась несколько раз ночью и вся кипела злом, готова была разорвать его на части.

— Ой, убили? — вдруг тихонько заскулила бабушка, — Чует мое сердце, убили.

— Как же, убьют его, — ненавидяще прошипела Варвара. — Нажрался, да завалился у кого-нибудь. Или в вытрезвитель загремел. А в глубине души шевельнулась, жившая там мысль: «Господи, убили — отмучилась бы».

А утром на работу ей позвонили из больницы. Ночью Павел поступил без сознания с проломленным черепом. Нашли его на улице. Утром, придя в сознание, он попросил сообщить о нем жене и дал телефон.

Варвара в больницу не пошла. Бабушку пустили на несколько минут, и она потом, вытирая концом платка тихие слезы, рассказала Варваре в надежде разжалобить ее:

— Плохой. Говорит — еле языком ворочает.

— А он им всегда еле ворочает. Деньги, небось, вытащили? — криво усмехнулась Варвара.

— Его остановили двое ребят и по голове железкой ударили… Видать, знали, что с деньгами идет, подкараулили.

— Вот и пусть святым духом питается. Я его кормить не собираюсь. На хрен он мне сдался?.. Хватит с меня. Я еще свою жизнь хочу устроить. Связалась, дура. Да хоть бы мужик был, а то глядеть не на что.

В тот же день Варвара подала на развод.

К дяде Павлу ходила бабушка. О Варваре он не спрашивал, и бабушка не упоминала про нее тоже, а когда проговорилась, что Варвара подала на развод, дядя Павел прореагировал спокойно, только губы скривились в горькой усмешке.

— Как же так получилось-то? — спросил отец дядю Павла, когда мы пришли к нему в больницу.

— Выпимши был. С получки с ребятами выпили. Только, Тимофеич, не подумай, выпили-то всего ничего. Так вот, только перешел через маленький мостик, хотел идти через скверик, там ближе. Подошли двое ребят: «Тихо, — говорят. — Пикнешь — перо в бок. Давай деньги». Я сделал вид, что полез в карман, а сам момент выждал и одному ногой в пах, а от второго не увернулся. Откуда у него железка в руках оказалась? Сразу не рассмотрел. Только почувствовал удар по голове и упал. Очнулся, никого нет, весь кровью залит, и подняться не могу. Не знаю, как на дорогу выполз. Там меня, видно, и нашли.

— Совсем обнаглела шпана! Куда только милиция смотрит? — возмутилась мать…

И вдруг неожиданно у Павла все определилось и сладилось, будто судьба, сжалившись над ним, дала ему передышку… И бабушка, и Павел не раз пересказывали эту историю: бабушка, не скрывая удовольствия, Павел с застенчивой улыбкой, выдающей смущение. Моя мать радовалась за брата, отец ободрял его, а мне снились (а, может быть, я видел наяву) картинки Павловой жизни, которые потом осколками собирались в единое целое…

В больницу к Павлу пришел Семен, с которым они вместе работали в цехе. Семен, бывший фронтовик, был лет на десять старше Павла. Мужик баламутный и заводной, но добрый и открытый. В руках Семен держал дермантиновую сумку.

— Здоров, кирюха! — добродушно пробасил Семен. — Жив? А, говорят, на тот свет собрался. Передумал что ль?

Семен засмеялся своей шутке. Павлу было приятно, что его навестил кто-то с работы.

— Привет от ребят. Вот передачу прислали.

Семен вытащил из сумки хорошие папиросы «Беломорканал», бутылку «Ситро», яблоки, конфеты. Потом он достал миску с котлетами, банку с огурцами и тарелку с оладьями. Павел с недоумением смотрел на оладьи и котлеты.

— А это Тонька прислала, — перехватил его взгляд Семен. — Помнишь, были у нее в Новых Выселках, выпивали. Моя двоюродная. Она про тебя все знает.

Павел смутился. Он помнил Тоню, и она ему тогда понравилась. Тихая, с виду неприметная женщина, c добрым чистым лицом и влажными всепрощающими глазами. Семен как-то в выходной затащил его к сестре. Это было совсем недалеко, минут тридцать автобусом; небольшая деревенька, колхоз «Рассвет». Они взяли с собой бутылку водки, и Тоня суетилась, собирала стол, как на свадьбу, и прислуживала им, а потом сходила в сельмаг и принесла еще бутылку. Была доброжелательна, внимательно слушала Павла и от души смеялась, когда тот рассказывал что-либо смешное. Павлу было приятно и необычно от такого внимания к нему, и ему не хотелось уходить. Семен чувствовал себя здесь как дома, водил Павла по саду, показывал небольшое Тонино хозяйство, кроликов, огород. Потом они долго сидели на скамейке под яблоней и пели. Тоня прибирала в доме, время от времени выходила на крыльцо и хорошо улыбалась.

— Ну, как тебе моя сестричка? — спросил тогда со смехом Семен.

— Женщина мировая, с такой можно и в разведку, — искренне ответил Павел.

Теперь Павел не знал, что и сказать. Эта передача была приятна и неожиданна.

— Зачем это она? — с чувством неловкости проговорил Павел.

— А ты ей сам скажи, — засмеялся Семен. — Она внизу сидит. Позвать?

— Да ты что? — всполошился Павел. — У меня видок-то.

— А что? Боевой видок, — отметил Семен и, несмотря на протесты Павла, поднялся:

— Лaднo, выздоравливай. Ещё, может, как-нибудь заскочу. Он ушел, и через несколько минут вошла Тоня. Смущаясь, она протянула ему рукулодочку и, церемонно поздоровавшись, сказала:

— Вы, Паша, только не подумайте чего-нибудь такого… Я ведь от всего сердца. Если вам неприятно, скажите.

— Что вы, Тоня, удивился Павел, даже привстал. — Мне очень даже приятно.

И замолчал, не зная, что еще сказать, поглядывая на Тоню как-то украдкой.

Одета она была просто. Немного старомодный черный бостоновый жакет с юбкой, туфли на низком каблуке, на голове цветастый крепдешиновый платочек. Все, однако, сидело на ней ладно и аккуратно.

Понемногу разговорились, и Тоня просидела у него до самого обеда. Несколько раз порывалась уйти, но Павел просил посидеть еще немного, и она оставалась.

Павлу неловко было просить, чтобы она как-нибудь зашла к нему еще, но она сама сказала:

— Я еще приду.

И стала ходить к нему ежедневно. Павлу с Тоней было легко и просто, и в его разлаженных мыслях появилась вдруг определенность, а вместе с определенностью стала появляться уверенность.

Как-то, когда Павел мог уже самостоятельно ходить, не ощущая тошноты и головокружения, которые почти месяц не позволяли ему даже сидеть, а не то, чтобы двигаться, они с Тоней сидели в больничном дворе.

Погода стояла ясная, солнечная, но уже чувствовалось приближение осени. То паутинка задержится на лице, то взгляд наткнется на желтеющий кленовый лист. Да и вся зелень стала какой-то тяжелой. Природа налилась и томилась, словно девка на выданье. Густые и сочные темнозеленые кроны деревьев покачивались на ветру, и не было в них уже весеннего легкомыслия, когда они распускались почти прозрачными зелененькими листочками.