— Цирк приехал, — выдохнул, наконец, подбежавший Семен, бросил сумку на траву и завалился рядом. Грудь его вздымалась и опускалась с ритмом бешено работающего насоса.
— Брешешь!
Мы разом сели.
— Ты говори толком, рыло, — строго сказал Пахом. — Где цирк?
— Мать послала за солью, — переведя дыхание, стал рассказывать Семен. — А на пустыре у моста машины, лошади и клетки со львами. А рабочие вбивают в землю колья.
— Бежим, — вскочил Монгол. И мы побежали в сторону Московской.
— А я? Я только сумку отнесу, — взмолился Семен. — Я ж вам про цирк сказал.
Но мы его не слышали. Мы на всех парах неслись к площади.
На месте разрушенного здания у моста и выровненной бульдозером площадке, как раз напротив Покровской церкви, царило оживление. Прохожие останавливались, чтобы посмотреть на оживший пустырь. Пацаны, надежно заняв все свободные позиции, жадно следили за событиями, которые разворачивались на площадке.
Заливисто лаями собаки, скрытые вагончиками, раздавался львиный рык, и недовольно фыркали лошади.
Четверо рабочих натягивали брезент купола. Усатый пожилой дядька, видно старший, покрикивал на рабочих, те что-то сердито отвечали. Работа продвигалась с трудом.
— Ребята! — донеслось до нас. — Ребята! Бесплатно в цирк хотите? Усатый обращался к нам. Мы ринулись к нему.
— Будете помогать. Послезавтра представление.
Помогать хотели все, но усатый отобрал самых старших, в том числе и крутившихся здесь хориков. За младших стал просить Мотя и Монгол.
— Дядь, вы не смотрите, что они маленькие, они, зато, проворные. Носить будут чего-нибудь. Вон досок сколько.
— Это скамейки, — заметил усатый начальник, — и, подумав, решил:
— Ладно, валяйте все. Только, чур, не бить баклуши.
Работали дотемна. Семен с Мотеймладшим и Армен Григорян быстро устали и только путались под ногами, мешая старшим. Монгол отправил их домой. Мотямладший стал хныкать, но брат показал ему кулак и наказал:
— Скажи там, что мы работаем и что нас за это в цирк пустят.
Еще раньше разбежалась хорикововкая малышня.
Остальные старались изо всех сил — таскали, держали, вбивали, тянули и лезли на глаза усатому дядьке, закрепляя свое право на бесплатный проход в цирк.
И уже валились с ног, когда усатый отпустил нас домой.
— Спасибо, ребятки, помогли! Завтра приходите пораньше, а послезавтра всех, кто будет работать, пущу в цирк бесплатно.
У нас вытянулись лица. Пахом зло сплюнул и тихо ругнулся. Мы не думали, что придется работать еще день, и растерянно смотрели на Монгола. Расстроенный не меньше нас, Монгол пожал плечами.
— Придем, — вяло согласился он за всех, и мы молча поплелись домой, еле волоча ноги и не зная, что нас там ожидает.
Но дома все обошлось. Пацаны предупредили наших родителей, которых, видно, вполне устраивало, что мы занимаемся хоть каким-то делом и вроде как зарабатываем, пусть даже на цирк, а не болтаемся «черте где».
На следующий день на работу в цирк не пошел Каплунский. Я твердо решил последовать его примеру. У меня на ладонях были кровавые мозоли, и все во мне сопротивлялось, когда Витька Мотя насмешливо спросил:
— Ну что, Вовец, ты идешь?
— Иду! — глухо, как стон, выдавил я из себя и тут же усомнился, я ли это сказал. Тело мое болело, и не хотелось двигаться, не то что таскать что-то.
— Ну, айда! — приказал Монгол.
И опять таскали, и опять крепили, и опять держали и тянули. Правда, рвения нашего сильно поубавилось. Все делалось как во сне. Ряды хориков тоже поредели. Их пришло двое: Венька и Толик Жирик. И вид у них был не лучше нашего. К полудню чуть разошлись и, вроде, стало полегче. И совсем приободрились, когда дядька с усами подозвал нас к себе и пожал всем по очереди руки:
— Спасибо, ребята, помогли. Завтра в 12 первое представление. Приходите пораньше, спросите Станислава Юрьевича. Я вас проведу.
Ночью я долго не мог уснуть, спал плохо, ворочался, просыпался и смотрел на ходики. А снился мне цирк, снились львы, слоны и клоуны, играла музыка и падали почему-то звезды изпод купола, а купол был небом…
Вскочил я ни свет ни заря. А на зеленом бугорке за сараями на улице уже сидели Пахом и оба Моти. До двенадцати было далеко, и нам ничего не оставалось делать, только ждать. Часам к десяти собрались все, и ноги сами принесли нас к цирку. Мы слонялись возле вагончиков, приставленных вплотную друг к другу, пытаясь в щели между ними увидеть, что происходит там, внутри. Вагончики составляли закрытую со всех сторон площадку. Снаружи оставалась только касса и красные дощатые стены цирка с огромным брезентовым куполом, от которого расходились во все стороны стальные тросы. А на площадке за вагончиками шла таинственная жизнь, не умолкал собачий лай, кто-то звал Наташу, стучали молотком, пофыркивали кони, и изредка сотрясал воздух львиный рык.
Стали появляться родители с детьми. Дети постарше шли одни. Казалось, здесь собрались пацаны со всего города. Здесь были курские и монастырские, но это была пацанва мелкая, и они не особенно задирались, потому что здесь за ними не было взрослой шпаны.
Пацаны шныряли вокруг цирка, высматривая лазейки, через которые можно было прошмыгнуть в цирк без билета.
Когда открылась касса, народ заволновался, очередь сжалась плотнее, придвигаясь к кассе. Мы тоже придвинулись ближе к цирку, опасаясь, что нас не найдет Станислав Юрьевич. Раздался женский вопль, посыпалась ругань и началась перебранка.
— Кошелек у кого-то свиснули, — определил Пахом. Но нам было не до чужого кошелька, мы ждали Станислава Юрьевича.
Вдруг на крыше одного из вагончиков появился клоун с белым лицом, красным носом картошкой и огромным красным ртом. Широкие белые штаны и такую же широкую белую куртку украшали крупные красные горошины, такие крупные, что скорее были похожи на яблоки.
Голову клоуна венчал колпак с кисточкой, изпод которого свисали длинные соломенные волосы.
— Здравствуйте, почтенная публика! Клоун сделал два глубоких риверанса. Вокруг смеялись и улюлюкали.
Клоун сделал на крыше вагончика сальто и исчез.
Уже стали пропускать по билетам. Уже одного пацана милиционер стащил со стены и вел за ухо подальше от цирка. Тот орал благим матом: «Дяденька, отпустите, я больше не буду». Но за спиной милиционера тут же, став на спину другому пацану, подтягивался на руках, чтобы нырнуть в щель между стеной и брезентом, ловкий безбилетник.
Мы стояли возле билетерши, и Монгол канючил:
— Тетенька, пропустите, мы работали здесь, нас Станислав Юрьевич обещал провести бесплатно.
— Ничего не знаю, отойдите, — отвечала строгая билетёрша. — А то милиционера позову.
Мы отчаялись и совсем упали духом, когда раздался первый звонок.
— Тетенька, позовите Станислава Юрьевича, — униженно просил Монгол, а мы подтягивали.
— Пропустите нас, позовите Станислава Юрьевича.
— Вот он, пацаны! — вдруг завопил Пахом, и мы разом повернулись в ту сторону, куда показывал Пахом. Станислав Юрьевич, большой и важный, в сером толстом пиджаке, с красной бабочкой вместо галстука, неторопливо шествовал, нет, не шествовал, а нес тело по опустевшей территории цирка.
Появился он у вагончиков, а мы ждали его у входа в цирк.
Мы бросились к нему, и все разом загалдели:
— Станислав Юрьевич, нас не пускают. Скажите, чтоб пропустили. Вы нам сказали, что пропустят бесплатно, а она не верит. Вы обещали.