– О, бессмертные боги… – пробормотал Филон.
Все побежали смотреть на раненого и на миг позабыли про арестанта. Смертник покрутил головой, сообразил, что о нем позабыли, елозя по льду, отполз в сторону, потом вскочил и кинулся в ближайший просвет меж домами. Оплошавшие охранники завопили: «Держи!» – и понеслись следом.
Парень, в которого попал дротик, тем временем визжал, как свинья, которую начали резать, но не сумели достойно завершить дело. Дротик вошел в плоть на всю глубину наконечника.
– Тебе повезло, парень, – хлопнул его по здоровому плечу Адриан. – Дротик из обычного стреломета пробивает тело насквозь, да еще оставляет в теле острые щепки. А тут наконечник даже не задел кости.
После столь ободряющих слов парень перестал визжать, побелел и принялся хватать ртом воздух.
– Отведи его к Критону, – приказал Адриан вольноотпущеннику. – Пусть вынет эту штуковину у него из тела.
– Это же личный врач Траяна, – изумился Зенон.
– Вообрази, я знаю. Но дядюшка разрешил прибегать к его услугам. Вот я и прибегаю.
Когда на другой день Адриан поутру после занятий с гирями обливался водой у колодца, Декстр вывел приговоренного к смерти из той же улицы, в которой тот исчез во время своего бегства. По-прежнему в чешуйчатой лорике, в грязных лохмотьях, прихрамывая, беглец покорно подошел к Адриану.
– Если я тебе нужен, можешь и дальше стрелять в меня, господин. Только дай поесть, – заговорил он на вполне приличной латыни.
Адриан глянул на него с любопытством.
– Ты казался мне удачливее, парень. Неужели не сумел спрятаться, найти своих…
Тот молчал.
– Я заметил, что парень хромает, – ответил вместо приговоренного Декстр. – Значит, далеко не убежит. Зашел в ближайший дом и сказал, что буду сидеть в таверне на углу до темноты. Если ко мне не придут и не сообщат, где укрывается беглый, я сожгу весь квартал. Мне сообщили.
– Я давно в Сирмии не был, хотя и здешний, – признался беглец. – Вернулся из-за реки. Бывший ремесленник, ауксилларий. Думал выслужить себе римское гражданство, получить бронзовый диплом гражданина, да не вышло… Во времена Домициана…
– Как тебя звать, бывший ауксилларий? – перебил его Адриан.
– Проб.
– Мне кажется, Проб нам еще пригодится живым. Займись им, центурион.
Декстр понимающе кивнул, отвел пленника в комнату за кухней, где спали рабы, и разбудил Зенона.
– Парня вымыть, раны перевязать, одеть, обуть, накормить. После завтрака привести к Адриану.
Зенон не удивился подобному приказу. Он давно ничему не удивлялся.
Через час после того, как Адриан позавтракал в обществе Декстра, Зенон привел к нему странного арестанта, в чистой тунике, с перевязанными ранами и даже подстриженного.
– Значит, ты жил на той стороне. И довольно долго, – начал Адриан.
– Ну да. Я одно время ходил на торговом корабле с одним купцом из Том, много повидал. Мы возили вино, оливковое масло и чернофигурные вазы в обмен на железо… А потом, когда поступил на службу в армию, тоже глаза держал открытыми.
Смертник невольно оглядывался по сторонам и чувствовал себя неловко.
– Тебе не понравилось у даков?
– Да нет… все было нормально. Вот только… – Он кашлянул. – Когда прослышал, что наши наступают, решил дать деру.
– В Сирмии тебя за что приговорили?
– Я с той стороны не пустой пришел. Нес накопленное. Золото. Денежки. Переправился еще поздней осенью на лодке. Шел к дальним родственникам сюда, в Сирмий, но меня ограбили. Я защищался. Ну а потом этого грабителя встретил в городе. Началась драка. Я его убил.
Адриан кивнул. История выглядела правдоподобно. Но как-то уж слишком правдоподобно. Что-то этот парень явно недоговаривал.
– И чем же ты занимался в Дакии?
– Поначалу жил в крепости, работал с металлом, а потом сбежал.
– Почему сбежал? – Декстр так и впился в лицо беглецу взглядом.
– Да так… – Проб нахмурился. Поежился, будто в теплой комнате под взглядом центуриона сделалось ему зябко. – Просто однажды приехал один знатный дак от самого Децебала. Бицилисом звать. Ты слышал наверняка это имя.
– Может быть, – не стал ни подтверждать, ни отрицать Адриан.
– Хозяин наш выставил крепкого неразбавленного вина, да еще меда добавил – он обожал вино с медом и пил его подогретым на наш римский манер. Вот Бицилис напился, хмель ударил ему в голову, стал он доставать из кожаного мешка всякие золотые украшения, швырять их по комнате, будто камни, да еще кричать: «Золота у меня как грязи. Золота как грязи…» И все пил, пил, вино текло по его бороде, он хохотал как безумный. А еще рассказывал про какую-то реку, один берег у которой золотой, а другой – серебряный. А потом он упал подле стола и уснул. А браслеты, кубки и чаши остались валяться на полу. И сделалось мне так обидно… Я шесть лет по милости Децебала жил и работал не разгибая спины. Работал как раб – за кров и похлебку. А уж это золото… блеск его помутил мой разум. Будто невидимая рука схватила меня за волосы, и праведный гнев обуял меня…
– И ты украл это золото, Проб, – без тени сомнения в голосе произнес Адриан.
Несколько мгновений приговоренный к смерти молчал, лишь мрачно сопел. В то, что ему не платили, верилось с трудом. Децебал всегда римских перебежчиков жаловал. А этого послушать – держал как рабов.
– Да, взял. И сбежал. Шел вьючной тропой в обход через перевал, но оскользнулся на опасной тропе и повредил ногу. С тех пор и хромаю. Как – не помню – дотащился до пастушьей хижинки. На счастье, овец уже пригнали на пастбища – и тут я встретил пастуха.
– Он не удивился золоту в твоем мешке?
– Я с ним щедро поделился. До осени прожил в горах – пас овец, питался мясом и козьим сыром да лепешками, которые мы сами пекли на камнях. Боялся, что люди Бицилиса станут искать меня на дорогах. А ближе к осени я спустился в деревню и двинулся прямиком на юг к Данубию.
– Расскажи, как живут в деревнях в долине Алуты. Богато? – спросил Адриан.
Проб рассмеялся.
– Нисколько. Точно так же, как мы жили в крепости. У даков хороши лишь железные инструменты. Если что подправить или сработать – есть и пила, и клещи, и другой какой инструмент. Но дома у них простые, у многих вообще полуземлянки. Еда есть, одежда есть. Пара-тройка украшений – фибула или браслет – вот и все, что им потребно. Посуду женщины лепят руками без гончарного круга. А если у кого имеется чашка самосской глины, покрытая красной краской, [247] это и вовсе богатство. Шерсть они прядут сами и сами ткут.
В чем-то очень важном Проб лгал. Или – если не лгал – то недоговаривал. Рассказ его был, скорее всего, в основном правдив. И все же… все же… Порой Проб отводил глаза, но, прежде чем он успевал отвернуться, что-то скользкое, лживое мелькало в его взгляде.
– И никто из даков не позарился на твое золото?
– Да у них у самих золота и серебра у каждого полно.
– Ты же сказал, что они нищие, – напомнил Адриан.
– Живут как нищие – им ведь там у себя покупать особенно нечего. Это живущие на берегу Данубия, бывает, зарятся на греческие товары, но, чем дальше вглубь их земель – тем меньше всего привозного. Зерна да железа у них всегда излишки. Даки все собирают осенью до кучи с деревни, и несколько человек везут продавать. Привозят назад золото да серебро. И прячут. В укромном местечке у каждого закопаны в кувшине монеты. Вот скажи, много ли наши римские солдаты прошлым летом нашли сокровищ в долинах Тибуска или Бистры?
– Да ерунду какую-то.
– Вот именно. Ерунду. – Проб торжествующе улыбнулся. – А все потому, что ни ты, ни другие не знают, как люди живут. Римляне подходят ко всему со своей меркой: думают, что если дом беден, то в нем нет монет, а коли завелись денарии, то пора покупать мраморные колонны да серебряную посуду. А если в доме слепленные руками горшки, бараньи шкуры да очаг из камней – то поживиться в этом доме нечем… Не так это. Где-то неподалеку в земле непременно лежит клад. Не жги села, а требуй выкуп. Да еще зерна – пшеницы и проса. Потому что наверняка у каждого в зерновых ямах осталось зерна с избытком до следующего года. Из-за войны купцы не плавали вверх по Алуте – значит, весь излишек так и осел в хранилищах…