– Рад приветствовать тебя, Пакор, царь царей, сопричастник звезд, брат Солнца и Луны. – Выбор греческого языка в Селевкии на Тигре был закономерен. Особенно если учесть, что в Хатре говорили на диалекте арамейского.

Рядом с троном стоял получатель подарков, и ему Приск-Илкауд передал шкатулку.

Приска сопровождали Малыш и Кука. И Кука шепнул Малышу, что это слишком накладно – иметь дело сразу с тремя парфянскими царями – всех приходится одаривать – втройне.

– Рад и я приветствовать тебя, Илкауд из рода Шамшбораков, – задребезжал в ответ старческий голос. – Радуюсь и вполне одобряю желание твое увидеть меня.

– Радуюсь и я этому твоему желанию. – Приску казалось, что сейчас у него сломается язык бормотать все эти приветствия. Он как будто выворачивал свое сознание наизнанку. – Хочу просить тебя о милости, которая даст не только Хатре великую радость, но и тебе, сопричастник звезд, радость не меньшую. Позволит избежать бед и не изведать на деле несчастий…

– И в чем же обещана радость, скажи мне Илкауд из Хатры, пришедший выказать нам дружеские чувства?

– Хочу вручить тебе драгоценный свиток. – Приск приблизился и вопреки церемониалу вложил свиток в руки самому Пакору. А вручив, так и остался стоять возле Пакора. – Пусть секретарь твой возьмет этот свиток и зачитает его перед всеми… Тогда, царь царей, ты поймешь, о какой радости я говорю.

– Возьми и читай… – приказал Пакор секретарю.

Худой длинный человек, явно грек по происхождению, приблизился, взял свиток и стал читать:

– «Я, Хосров, царь царей, сопричастник звезд, брат Солнца и Луны, сообщаю, что Амаст из Селевкии отныне получает царские мои милости и треть сокровищ из сокровищницы Пакора…»

Ропот пробежал среди присутствующих. Амаст же невольно отступил на шаг.

– «Ты, Амаст, верный мой слуга, обязуйся же служить мне так, чтобы тело Пакора…»

Дочитать он не успел – Амаст ринулся на старика.

Расчет Приска оказался верным – разоблаченный, Амаст попробует исполнить задуманное. Посему фальшивый Илкауд встал так, чтобы в случае опасности оказаться куда ближе к трону, нежели Амаст. Убийца был быстр – это у него не отнимешь. Одним прыжком очутился рядом с троном. Выхватил кинжал. Но нанести удар – не успел. Приск перехватил его руку. Убийца рванулся с силой поистине звериной. Приск почувствовал, что не сладит… Рука Амаста выскальзывала из захвата, будто намазанная маслом.

Но в следующий миг боковые двери отворились и пятеро стражей влетели в покои Пакора.

Амаст успел в самый последний момент освободиться и отшвырнуть трибуна. Но между ним и Пакором уже очутились трое стражников. Амаст увернулся от метившего ему в грудь клинка стражника. Руки замелькали так, что замельтешило перед глазами. Амаст всадил свой кинжал в живот нападавшему, но тот, смертельно раненный, все же и сам сумел нанести удар. В следующий миг на убийцу набросились сразу трое, будто стервятники на раненого зверя. И, прежде чем Амаст успел выдернуть из раны и освободить свой клинок, его легкие и печень пронзили клинки верных рабов Пакора.

– Он предал тебя, царь царей, сопричастник звезд… – проговорил, переводя дыхание, Приск.

Он мечтал захватить этого человека и пытать, дабы вызнать все-все-все… Но трибун сознавал, что для этого у него слишком мало людей в чужом городе. Пусть уж лучше Амаст умрет и наверняка заплатит своей кровью за смерть сына, за пытки и беды…

Пакор был слеп и не видел, как умер Амаст.

Но Приск ошибся в одном – слух Пакора с годами ничуть не ослабел – и он отлично услышал, как хрипит умирающий.

– Как довелось тебе узнать про заговор, Илкауд? – спросил Пакор, когда стихла возня, а раненого стражника вынесли из залы.

– Я могу рассказать тебе об этом только наедине, – ответил Приск. – Ибо речь идет о великой радости всей Парфии и твоей жизни.

– Не готовишь ты новую опасность моей драгоценной жизни? – спросил Пакор.

– Зачем, царь царей, если только что я сам, рискуя своей жизнью, сохранил твою?

– Твои речи содержат зерно разумности… – Пакор хлопнул в ладоши: – Пусть все покинут покои, только ты и приемщик подарков пусть останутся, – приказал он евнуху. – Все гости, кроме Илкауда и его спутников. И пусть унесут тело – оно смердит. Но пусть стражники встанут около меня.

– Наш разговор не для ушей стражи, царь царей.

– Пусть слышат, Илкауд, рассказать все равно не смогут. Они безъязыки.

Стражники довольно бесцеремонно вытолкали приглашенных из залы. Остались лишь Пакор, евнух да Приск с друзьями. Стражники, как и приказал Пакор, встали подле его трона.

– Все дело в том, царь царей, что я не Илкауд из рода Шамшбораков, а римский военный трибун Гай Осторий Приск. И я прибыл к тебе как посол императора Траяна.

Воцарилось молчание.

«Теперь либо смерть, либо победа…» – мелькнула мысль.

Приск не стал дожидаться ответа и продолжил:

– Мысль великих всегда должна соответствовать их делам, а дела таковы, что император Траян приближается ныне к Селевкии и Ктесифону. Столица не падет, пока не падет Селевкия. Но если римляне возьмут город штурмом, будет это грозить ужасной бедой. Потому призываю тебя, царь царей, сопричастник звезд, брат Солнца и Луны, принять решение, в котором тебе не придется раскаяться. А именно – открыть перед римлянами ворота и принять их как гостей в своем городе. Тогда все жители Селевкии сохранят и жизни, и имущество, а ты вернешь золотой трон Ктесифона и радость твоим подданным.

Пакор все молчал.

Медленно струился из курительниц фимиам. Евнух прятался в тени залы, склонив лицо. Поблескивали расшитые золотом одежды. Стражи оставались недвижны.

– То есть я, Пакор, царь царей, сопричастник звезд, брат Солнца и Луны, должен буду принять венец из рук римского императора? – Казалось, что старческий дребезжащий голос дрожит от ярости.

– Иначе парфянский венец примет кто-то другой, – нимало не смутившись, отвечал Приск. – Прислушайся к моему неподкупному голосу: это правильный путь справедливости. Ты откроешь войскам римского Цезаря ворота и станешь единственным правителем Парфии. Хосров желал тебе смерти и будет желать с прежней яростью. Но, став союзником императора, ты сохранишь и жизнь, и власть, и любовь своего народа.

– А ты хитер, трибун Приск, как был хитер только Илкауд, и дерзок, как он. Верю тебе.

– Итак, твой ответ, царь царей?

– Требование прежних моих владений в прежних моих границах подобает мне. Получу ли я их в том случае, если поддамся уговорам римского Цезаря?

У Приска от подобного вопроса перехватило дыхание. Этот человек стоял одной ногой в могиле. С кожей, покрытой темными старческими пятнами, сморщенный, с лиловыми губами, почти беззубый, с белой мутью в когда-то черных глазах. Но он продолжал отчаянно сражаться за власть, даже если этой властью удастся ему воспользоваться лишь несколько дней. За каждый час этого безмерного наслаждения он готов был заплатить чужими жизнями, не считая.

«А разве Траян не таков?» – вдруг шепнул язвительный голос.

– Никто не сочтет высокомерным твое заявление, учитывая блеск множества твоих выдающихся подвигов, – произнес римский трибун заранее заученную фразу.

«Надеюсь, он не заставит меня перечислять его подвиги, – мысленно взмолился Приск. – А то я не ведаю ни одного…»

– Всем известно, что я превосхожу древних царей блеском и множеством выдающихся подвигов, – охотно согласился Пакор, проглотив эту чудовищную ложь легко, как свежую устрицу. – Посему надлежит мне возвратить под свою длань Армению и Месопотамию.

«Так он сам себя уговаривает на союз с Траяном…» – мысленно рассмеялся Приск. Он уже открыл рот, чтобы выдать очередное обещание, исполнение которого было весьма сомнительным, но Пакор продолжил:

– На сердце у меня чувство правды. Никогда ничего не совершал я такого, в чем бы приходилось мне каяться. Посему и Месопотамия, и Армения должны принадлежать мне.

Вот же заладил!

– Траян поддержит все твои притязания, – не моргнув глазом, заверил Приск. – И ты станешь союзником римского Цезаря, как стала им только что Хатра.