Приск отошел подальше и повернулся к Малышу, который буквально остолбенел.

– Ты видел? – спросил шепотом.

Тот сглотнул и с трудом кивнул.

– Вели своим парням накрыться двойными кожами, когда пойдешь к воротам. И сам не забудь.

В тот же день один перебежчик из Хатры – какой-то мелкий служитель при храме – рассказал, цепенея от ужаса, что хатрийцы отрубили голову у статуи Траяна, тело статуи разбили на мелкие кусочки, а голову погребли под алтарем.

– Я слышал, как жрец сказал: больше римский Цезарь не сумеет взять ни одного города…

Рассказ звучал зловеще и даже у Афрания вызвал неприятный холодок под лопатками. Парню велели молчать о случившемся. А чтобы история эта не выплыла наружу, Афраний Декстр велел перерезать перебежчику горло.

Вот только слухи про отрубленную голову Траяна все равно поползли по лагерю.

После пожара у ложных ворот император решил выбрать, как ему показалось, самое слабое место в стене и приказал сделать пролом.

Малыш буквально надрывался, пытаясь со своими людьми сделать брешь. Наконец фабры сдюжили, часть стены рухнула, и легионеры ринулись внутрь. Всем показалось, что римское упорство наконец вознаграждено…

Приск был одним из первых среди штурмовавших город – кому как не ему, знающему планировку Хатры, идти вперед. Но атакующие сумели миновать только один квартал – сразу же сверху, с крыш, на них полетели горшки с хатрийскийм огнем. Ударяя в цель, горшок воспламенялся, и человек превращался в горящий факел. Для того чтобы метать снаряды с крыши, не требовалось машин – это мог сделать простой житель, даже мальчишка. А в городе заперлось столько народа, что одновременно оборонять стены и дать отпор прорвавшимся в пролом легионерам оказалось нетрудно.

Почти сразу Приска отрезали от своих. С двумя легионерами Шестого легиона (Канес и Проб конечно же, они понимали своего командира с полуслова и только потому смогли уцелеть, что он пробился во второй квартал). Здесь за их спинами стали разбиваться кувшины с вонючей жидкостью, а следом встала стена огня. В углубившихся в город римлян хатрийский огонь не метали. Опасались, видимо, – предположил Приск, – что пожар прорвется внутрь города. То, что их сжигать не будут, еще не означало, что внутри вражеского города трибуну с легионерами удастся уцелеть.

Первым желанием было ринуться назад – к своим. Но прорваться сквозь стену огня мимо сгрудившихся на крышах защитников, скорее всего, не удастся – это Приск понял сразу. Ну что ж… он, человек, убивший Илкауда, оказался на улицах Хатры в западне. Если его узнают – ему конец.

– Нас прикончат… – пробормотал Приск, оглядываясь.

– Двинем по улицам и сбоку к пролому… – предложил Канес.

– Не пробиться… – покачал головой Приск.

– Обольемся водой из фонтана, – снова подал мысль Канес – что ни говори, предприимчивый парень.

– Нет, не водой!

Тут же явилась одна мысль. Помнится, Филон говорил…

– Сюда! – Трибун ворвался в первый попавшийся двор. Здесь никого не было, кроме двух женщин и малышей. Женщины тут же завизжали и кинулись в дом. Но ни Приску, ни легионерам не было до них дела. – Хватайте одеяла, посыпайте их землей и песком.

– Может, все же водой? – предложил Проб, сообразив, что хочет сделать трибун.

– Ни в коем случае. Земля. Песок. Только они тушат нафту. От воды она загорается еще сильнее. Ткани! Скорее! Тоже обсыпать землей и наматывать на ноги.

Через несколько мгновений они, накинув на головы одеяла, выскочили на улицу и ринулись назад в пламя. К счастью, оно уже стало спадать, смрадный чад поднимался над пляшущими там и сям огнями. Хуже всего, что проклятый хатрийский огонь умудрялся прилепиться даже к обсыпанной песком ткани. Приск обо что-то споткнулся – захрустело под башмаком… он не сразу понял, что это человеческая рука. Черная и обугленная.

И все же Приску и его легионерам удалось вернуться к пролому, к своим. Вырвавшись из огня, трибун увидел, что впереди легионеры отступают, прикрываясь щитами, – впрочем, многие побросали пылающие щиты, облитые горящим составом. Но этим несчастливцам не повезло спастись – их добили стрелами лучники с крыш.

Центурион, пытавшийся – именно пытавшийся – руководить этим отступлением, что-то крикнул трибуну.

Приск скорее угадал, чем понял, что центурион кричал: «Отступаем».

Трибун отходил последним вместе с крошечным отрядом, которому довелось уцелеть. Но, даже когда они очутились за стеной, их все равно продолжали обстреливать. Стрелой с головы Приска сбило шлем. Он поднял его на бегу и только тут осознал, что весь отряд попросту примитивно драпает. Ион вместе с ними.

На счастье, сразу несколько десятков римских катапульт открыли огонь по хатрийцам на стенах и на время заставили тех укрыться за зубцами и специальными кожаными навесами. Так что больше потерь не было.

Вырвавшись из западни, Приск направился прямиком к императору. Император сидел в своей палатке и рассматривал карту города, которую для него нарисовал по памяти Приск.

Трибун остановился перед караульными. Его шатало.

«А ведь он может меня взять и убить… он же злой, как Орк… Ну и ладно… мне все равно. Пусть убивает. Я должен сказать…»

Траян жестом приказал гвардейцу Приска пропустить.

Трибун вошел, остановился перед императором. Поднял руку:

– Наилучший принцепс, укрепления этого города таковы, что наша армия его взять не сможет…

Только сейчас он увидел стоящего чуть справа в глубине императорской палатки Афрания Декстра. Центурион фрументариев смотрел на Приска, окаменев. Будто увидел горгону Медузу.

– Мы просто зря положим под стенами людей. Они добыли тебе победу под Ктесифоном, а ты отправляешь их на смерть лишь для того, чтобы обратить в пыль этот непокорный город. Мы сможем с ними договориться… можем. Потом. Но не сейчас. Сейчас – нет. Сейчас мы в заднице.

Сказав это, трибун повернулся и вышел. И опять он ощутил ту прежнюю ледяную тишину за спиной. Хотя лагерь вокруг шумел – отдавали приказы центурионы, ржали лошади, ругались водоносы, но весь этот шум не мог поглотить ледяное молчание императора.

«Вот же лысая задница… а ведь я мог бы быть неплохим легатом. Даже отличным легатом… Но я должен был это сказать… Должен…»

Приск, измотанный и едва держащийся на ногах, добрался наконец до своей палатки.

– Пить… – первым делом воскликнул он и попытался повесить на столб, подпиравший палатку, шлем. Но пальцы почему-то не слушались. Измятый шлем покатился по земле.

Менений, выполнявший при трибуне теперь роль денщика, подал ему бокал.

Приск сделал глоток, сморщился и выплюнул:

– Что ты мне дал?

– Воду.

– Она же горькая! Будто морская…

– Другой нет.

– Надо уходить отсюда… – вмешался в разговор Кука. – Я только что то же самое сказал императору…

– Он спросил у тебя совета?

– Ну да… когда я выставлял караул.

– И как он это воспринял?

– Без восторга…

Кука протянул Приску бурдюк с вином:

– Все, что есть, приятель, извини…

Трибун сделал пару глотков.

– Раны тоже полей вином, – посоветовал Кука.

– Раны?

Приск поглядел на руки и увидел, что на коже вздуваются волдыри. Менений помог ему снять браслет – кожа отошла от руки полосами вместе с металлом. Приск до того мгновения не чувствовал боли, а тут руки вспыхнули огнем.

– Вином не надо, – заявил Менений. – У нас от ожогов пользовали мазь на оливковом масле, и у меня она с собой.

Он достал глиняную баночку, снял крышку и принялся осторожно накладывать жирный густой состав на обожженные места. Обмазал и лицо – нос и щеки.

Потом помог снять трибуну доспех, кожаную лорику с пристегнутыми к ней птеригами, тунику… Нашлись еще ожоги – на бедрах, на спине, на плечах, не сильные – в основном красные пятна, но кое-где дошло и до пузырей. Через полчаса Приск весь блестел от жирной мази. А горшочек Менения оказался пуст.