— Кистевой удар, — поглядев на сержанта с некоторым сочувствием, как на больного, но выздоравливающего ребенка, ответил Робер, — это высшее мастерство. Он годами ставится. Суть его в том, что противник не видит замах и не имеет времени, чтобы отреагировать. Да и в ограниченном пространстве он хорош. Но удар этот несильный — в нем нет мощи всего корпуса, поэтому бить нужно точно в уязвимые места — и бить наверняка.
Робер сделал неуловимое движение, его меч мелькнул в воздухе, «рука» у стоящего рядом чучела дернулась, и из широкого разреза в мешковине полезла солома. Со стороны новобранцев раздался единый восхищенный выдох.
— Что касается вашего векселя, — продолжил мастер Григ, — я получил из Акры еще одно послание. Пизанский консул сожалеет, что почта ходит столь нерегулярно, и заверяет — ни одно из отделений Леванта не принимало к оплате такой документ. Также он сообщает, что любое лицо, кроме Жака из Монтелье, сержанта братства святого Андрея (чьи приметы разосланы всем банкирам), которое попытается предъявить вексель, немедленно будет задержано, вексель изъят, а деньги доставлены вам под удержание пятой доли указанной в нем суммы.
— Благодарю вас, мастер! — теперь настала очередь Жака склонить голову в поклоне, выражающем благодарность. — Встреча с вами для нас с Робером — самое удачное событие из всех, которые с нами произошли с тех пор, как мы отплыли из Марселлоса.
— Не стоит благодарности, — отмахнулся рукой мастер Григ и поставил ногу в стремя. — Лучше благодарите ту монгольскую монету, благодаря которой мы познакомились. Вот то, что она оказалась у вас, — это и есть подлинная случайность — остальное всего лишь цепь следствий, вызванных одной первопричиной.
Жак и Робер многозначительно переглянулись, но промолчали. При этом рыцарь непроизвольно постучал по рукоятке меча, где хранился загадочный пароль, найденный в каюте посланника.
Сержант и мастер Григ возвратились к отряду и двинулись в сторону синеющих вдали гор, где их ожидал раис, в чьем ведении находилась каменоломня.
— А где и что вы строили, мастер? — поинтересовался Жак.
— Я возводил крепости в Шотландии, Англии, Нормандии, — отвечал киликиец, — строил замки в Греции и Сирии, работал также в Багдаде и Бухаре. Но моя давняя мечта — возвести настоящий храм. Потому что не крепости, но храмы Господни — это истинные столпы земли. Хотя сказано у Иова: «Плоская земля стоит на столпах, которые Бог колеблет, когда происходит землетрясение… человек не знает мест, в которых земля покоится на столпах…»
Прибыв в каменоломню, они быстро уладили все дела, оставили копейщиков для сопровождения повозок и, дав короткий отдых лошадям, поскакали обратно, чтобы засветло возвратиться в Тир. Стражники у ворот встретили их лихорадочным возбуждением.
— Паруса! Паруса на горизонте! — кричали они наперебой. — Флот императора наконец-то пришел в Святую Землю!
Всадники пришпорили коней и, грохоча копытами по булыжной мостовой, припустили в порт, чтобы как можно скорее убедиться в том, что копейщики говорят правду. На рыночной площади к ним присоединился де Мерлан.
Корабли появились со стороны солнца, и невозможно было понять, кому принадлежит флот и насколько он велик. Но по мере приближения к берегу стало возможным различить, что он состоит из полутора или двух десятков галер, на которых самые зоркие наблюдатели смогли разглядеть большие имперские штандарты.
Мастер Григ, извинившись, покинул приятелей и направился в сторону группы нобилей, среди которых своим богатым одеянием выделялся архиепископ.
— Непонятно… — пробормотал Робер. — По моим прикидкам, Фридрих должен был привести сотни полторы кораблей, а эта эскадра даже на солидный торговый конвой не тянет.
— Наверное, это авангард, — предположил Жак, — а остальные подтянутся завтра или послезавтра.
— Ну, вот и сказочке конец, виллан! Теперь уже скоро мы захватим Иерусалим, ты поедешь домой, в Бургундию, к своей Зофи, виноград растить, а я в Морею, папашины земли окучивать…
Галеры шли в две кильватерные колонны, ритмично работая веслами и время от времени вздымаясь на волнах. Подойдя ближе к берегу, они опустили паруса, легли в дрейф на внешнем рейде и начали по очереди входить в узкую горловину, ведущую в гавань, которую отделял от залива искусственный насыпной мол.
— Здесь нет императора, — всматриваясь в поднятый на мачте штандарт, объявил де Мерлан. — Те, кто орал с причала, в геральдике ничего не смыслят. Это герб герцога Лимбургского, он брабантец, как и Гогенштауфен. Лев для непосвященного почти такой же, да не такой…
Галера пришвартовалась, портовые сервы приняли широкие сходни, и на причал стали не спеша сходить богато разодетые люди. К ним навстречу двинулись тирские нобили.
— Ни у кого из них нет знаков крестоносцев, — удивленно произнес Жак, всматриваясь в толпу знати, растущую прямо на глазах, — но ведь это не венецианский торговый конвой!
— Подойдем поближе, сержант, — Робер схватил Жака за рукав и потянул за собой, — сейчас все узнаем из первых рук.
Толпа на причале все росла. Знатные сеньоры уже собрались на берегу, и теперь слуги выводили из трюма их коней. Мастер Григ о чем-то разговаривал с одним из прибывших знатных германских рыцарей.
— Какие новости, сударь? — прокричал Робер, с трудом протолкавшись поближе.
— Новости — хуже не придумаешь, — ответил, прервав беседу, мастер Григ. — Император Фридрих наконец собрал столько войска, сколько требовалось по условиям договора в Сан-Жермано, и уже было вышел в море, как вдруг на его кораблях началась чума. Черная смерть выкосила множество крестоносцев. Заболел и сам Фридрих, а ландграф Тюрингии, назначенный маршалом похода, умер. Не имея возможности продолжать движение, император был вынужден возвратить обратно конвой и высадиться на берег. Тем не менее он сделал все, что мог, — выделил деньги, отрядил большой отряд, дал корабли, назначил новым маршалом герцога Генриха Лимбургского и отправил их сюда. С герцогом также прибыли гранмастер тевтонцев и вновь назначенный патриарх Иерусалимский Герольд. Одновременно с этим император послал трех архиепископов к папе, дабы те объяснили Григорию сложившуюся ситуацию. Но папа отказал им в аудиенции и, невзирая ни на что, разослал энциклику, объявляющую об интердикте. Фридрих был поражен и уязвлен. Находясь чуть ли не при смерти, он, в ответ на отлучение, разослал письма к крестоносцам и подтвердил свои намерения освободить Иерусалим. Положение для простых участников глупейшее: папа, выливая на головы ослушников котлы адовой смолы и грозя всеми карами небесными, запрещает поход, а отлученный император всеми силами стремится его начать.
— Что все это значит? — удивленно спросил Жак, не обращаясь ни к кому конкретно.
— А это значит, дружище, — скрипнул зубами Робер, — что в ближайшие месяцы большая война нам не светит, и, чтобы получить индульгенцию, мы должны до самого Рождества служить в братстве.
— Но я же должен до Рождества вернуться домой, — Жак глядел на рыцаря невидящим взглядом, — иначе мои виноградники заберет граф Колиньи-ле-Неф!
— Что же, дружище, — вздохнул в ответ Робер, — значит — не судьба. Поедем вместе в эти Афины. Там, говорят, земли знатные. Может, и тебе удача улыбнется…
Вдруг де Мерлан посмотрел куда-то в сторону, и взгляд его остекленел. Мимо них скакала небольшая кавалькада, которую возглавляла дама в высоком богато украшенном седле.
— Это она, — прохрипел Робер, толкая локтем в бок приятеля, — она, Витториа!
Де Мерлана было не узнать. Толстые рыжие пальцы рыцаря барабанили по рукоятке меча, его грудь ходила ходуном, а усы топорщились как никогда.
Жак, ошарашенный скверными новостями, вышел из прострации в тот самый момент, когда лошадь, несущая загадочную попутчицу, поравнялась с местом, где они стояли. Жак поднял глаза. На сей раз Витториа не пряталась под платком, взгляды их встретились, и бывший свободный виллан, ныне конный сержант крестоносного братства святого Андрея Акрского, Жак из Монтелье, увидел, как ее прекрасное лицо начинает приобретать пунцовый оттенок.