— Совершенно верно! — обрадованно подтвердил Мартин. — А как известно, все побережье до Белых Камней является владением господина барона…

— До каких пор я буду слушать эту чепуху? — взвился бальи Сидона, который, оказывается, тоже присутствовал в зале. — Во всех жалованных грамотах черным по белому прописано, что границы сидонских земель простираются вдоль берега до самой Черной Скалы, известной как место отличной рыбной ловли!

— Искони, еще со времен взятия Бейрута, известно, что границей Бейрутского баннерета являются Белые Камни! — рявкнул с другого конца зала барон. — Мы неоднократно подавали жалобы Его Святейшеству, дабы он рассудил этот многолетний спор.

Бейрутец и сидонец заговорили одновременно, председатель вжался в кресло и съежился, а по лицу обвинителя стало видно, что он откровенно жалеет о том, что ввязался в это дело.

— Очевидно, — обращаясь к председателю, сказал Ги, — к этому вопросу можно будет возвратиться только после того, как высокие нобили окончательно определят, где происходил поединок — на земле Бейрутского баннерета или Сидонской сеньории.

Что касается обмена любезностями, произошедшего между сиром рыцарем и его светлостью бароном в Бейруте, — мой подзащитный готов дать удовлетворение оскорбленной стороне любым приличествующим для рыцаря способом — с копьем на коне или же пешим порядком, с мечом и щитом, до первой крови. Так как шевалье де Мерлан не является вассалом сира барона, то, стало быть, вопрос о рыцарской чести не подлежит юрисдикции здешней судебной палаты…

При этих словах Жан Ибелин прекратил препираться с сидонцем и уставился на Ги ненавидящим взглядом.

Адвокат быстро перевел взгляд на председателя.

— Вот кому не позавидуешь, — пробормотал Робер, отслеживая его взгляд. — Наши головы, поди, оплачены еще неделю назад, а тут с судом такая вот незадача…

Барон что-то буркнул в сторону легиста, и тот помчался к нему, словно легавая, которой хозяин показал лакомство.

— Пока благородные господа советуются, — как ни в чем не бывало продолжил Ги, — я хотел бы рассмотреть обвинение в нападении на некоего жонглера. Кстати, он здесь?

— Я здесь! — выступил из толпы Рембо. Вид он изображал крайне несчастный, а в руках сжимал обломок многострадальной лютни. — Избит, ограблен, унижен и оскорблен, ваша милость, — обратился он к бальи, — а все вот эти двое. — Он указал обломком на Жака и Робера.

— Вот тут у меня имеется свидетельство пизанского консула в Акре, — более не обращая внимания на пострадавшего, произнес, также обращаясь к бальи, адвокат, — где говорится о хищении некоего векселя и указываются приметы жонглера Рембо как похитителя. Кстати, жонглер, откуда у вас этот штопаный надрез на новом платье?

— Мне испортил одежду этот вот разбойник! — Жонглер снова вытянул вперед обломанный гриф, указывая на Жака.

— А не ответите ли вы, что именно он оттуда вырезал? — на удивление вежливо осведомился Ги. — Уж не письмо ли, полученное вами от Анны, фрейлины ее светлости баронессы Бейрута, в котором говорится о том, как она вас куртуазно благодарит за чудесную ночь?

При этих словах лицо барона Ибелина начало багроветь.

— Ах ты, мерзкая тварь! — взревел барон, обращаясь к жонглеру. — Я тебя на службу принял, а ты, стало быть, в мой курятник засунул свой грязный… — Последние слова барона перекрыл громкий смех всей имперской половины зала.

— Так вы уверены, мэтр Рембо, что именно эти люди напали на вас в ночь после турнира? — ласково уточнил защитник. — Ночь была темная, могли и обознаться…

— Н-не увверен, — ответил жонглер, дрожа как осиновый лист, — я в тот вечер выпил преизрядно, мог и ошибиться. Уж, право, и не знаю, ваша милость…

— Ну вот, — сказал Ги, обращаясь к барону, — ваш свидетель и пострадавший сам отказывается от обвинения.

— Бог с ним, с обвинением, — пророкотал барон, — если подтвердятся твои слова, законник, то я его безо всякого суда лишу мужских атрибутов.

Смех в зале усилился. Суд медленно, но верно превращался в настоящий фарс. Бальи затравленно оглянулся по сторонам и, не встречая ни у кого поддержки, просительно воззрился на Витторию. Та что-то прошептала на ухо одному из своих слуг и повелительным жестом направила его к председателю. Тот выслушал сбивчивый шепот посланника, немного успокоился и провозгласил:

— Теперь рассмотрим обвинения, выдвинутые сеньором Пьетро по поводу турнира!

— Какого турнира? — искренне изумился Ги.

— Того турнира, который обвиняемые выиграли колдовством, — ответил бейрутский легист. Он успел вернуться на свое место и приосанился, по всей вероятности, считая позиции обвинения в этом вопросе несокрушимыми.

— Обращаюсь прежде всего к его милости архидьякону каноников Тира, — спокойно уточнил адвокат. — Известна ли здешним клирикам булла святейшего апостолика папы Григория Девятого о строжайшем запрещении рыцарских турниров?

При этих словах брови у бальи и обвинителя поползли на лоб, а у архидьякона грозно сошлись у переносицы.

— То есть вы хотите сказать, — продолжил Ги, не обращая особого внимания на мимику судейских, — что эту буллу нарушил и сеньор ди Россиано, близкий родственник Его Святейшества?

В зале повисла гробовая тишина. Местные сеньоры уже почувствовали крутой нрав папы Григория, а особенно его полномочного представителя, легата, и не без основания полагали, что за участие в запрещенном турнире их могут, заодно с Фридрихом, подвергнуть интердикту. На самого же сеньора ди Россиано было страшно смотреть. Он во мгновение ока растерял всю свою напыщенность и теперь стоял бледный как смерть, с дрожащей нижней губой, напоминая школяра, который поставил большую кляксу на уроке каллиграфии и теперь ожидает наказания розгами.

— Но я уверен, что на прямое нарушение подобного запрета власти города Тира пойти никак не могли, — неожиданно заявил адвокат. — Стало быть, это был и не турнир, а рождественский бугурт, то есть игрища на потеху благородным дамам, устроенные отдельными рыцарями в честь святого праздника?

— Бугурт, конечно, бугурт! — радостно отозвался бальи.

Архидьякон при этом одобрительно закивал, по залу пронесся вздох облегчения, а сеньор Пьетро удивленно захлопал глазами, словно не веря в чудесное избавление.

— А это означает, — продолжил Ги, — что сир Робер и сир Пьетро просто сражались в честном несмертельном поединке за честь прекрасной дамы. Вы согласны, сир Пьетро? Или же ваш двоюродный дед, который, кстати, и подарил вам коня, оружие и доспехи на совершеннолетие, обрадуется, узнав о том, что вы, благородный сир, приняли участие в рыцарском турнире? — «Рыцарский турнир» в устах акрского адвоката прозвучало как «ведьминский шабаш».

— Так оно и было, — испуганно пролепетал Пьетро ди Россиано.

— А если это был бугурт, то, стало быть, турнирный кутюм [606] к данному случаю никак неприменим, и о лишении рыцарского звания и титула турнирным судом не может быть и речи! — Последние слова адвокат произносил четко и размеренно, словно вбивая гвозди в несуществующий гроб.

Бальи вцепился в подлокотники кресла. Лицо его побагровело. Казалось, что председателя суда, с треском провалившего процесс, который виделся всем его устроителям совершенно беспроигрышным, сейчас хватит удар. К нему одновременно с противоположных сторон зала подскочили порученцы донны Корлеоне и барона Ибелина. Выслушав и того и другого, бальи почесал переносицу, поднял взгляд, в котором засветилась некоторая надежда, и во всеуслышание объявил:

— Остальные пункты обвинения, а также и заключительную речь Мартина Аквитанского, представителя пострадавшей стороны, суд намерен выслушать завтра. На сегодня, ввиду позднего времени, слушание дела прекращается.

— У защиты нет возражений, ваша милость, — прострекотал адвокат и обернулся к Жаку с Робером, на лицах у которых застыло одинаковое выражение неподдельного восхищения, какое бывает обычно у детей, на глазах у которых фокусник извлекает голубя из пустого колпака.