Несмотря на постоянное ожидание встречи с франками, ни Джамут, ни его джигиты были совсем не готовы к тому, что увидели. Потрясенные всадники оказались прямо перед сомкнутым строем конных франкских рыцарей. Не сговариваясь, арабы натянули поводья, заставляя кобылиц присесть на задние ноги и развернуться на полном скаку, но было уже поздно. Откуда-то сверху послышались громкие щелчки. Лошадь Раммаза, скакавшего справа от Джамута, покатилась по камням, а сам Раммаз, выброшенный из седла, пролетел вперед и врезался головой прямо в острый выступ. Скакавший слева Аслан отпустил поводья и, завалившись боком, упал на землю.
Больше Джамут ни о чем подумать не успел — его отбросило назад, словно от удара копья. И если бы не изнурительные учения, которые устраивались в Каире четырежды в году, он бы не удержался в седле. Жгучая боль растеклась по груди араба. Он опустил вниз глаза и со стоном оперся на луку седла, пытаясь свободной рукой покрепче захватить неизвестно откуда взявшийся странный предмет. Из груди, пробив и искорежив пластины нового доспеха, на покупку которого ушел весь доход от урожая, собранного с имения у границ Нубии, торчал короткий железный стержень. Джамут посмотрел на висящее в зените солнце. «Мы не успели предупредить о засаде», — только и смог подумать храбрый воин, которому волей Аллаха так и не пришлось стать старым и мудрым воином.
Второй выстрел оказался точнее, и арбалетный болт, сокрушая сталь и черепную коробку, вошел в самую середину шлема. Последнее, что он увидел, был франк в ярко-белом плаще, потрясающий поднятым над головой копьем, на конце которого раздвоенным змеиным языком трепетал на ветру вымпел с ярко-желтым крестом.
— Святой Гроб и Иерусалим! — прошептал Сен-Жермен, сотрясая орденским штандартом.
Шпоры ударили в защищенные кольчужными чепраками бока боевых коней, и рыцарский эскадрон, словно вырвавшийся на волю горный поток, огибая недвижные тела расстрелянных в упор мусульман, ринулся навстречу врагу. Вылетев из теснины, конная лава растеклась по всей ширине ущелья, и братья пустили коней в галоп. Словно во время бесконечных тренировок в Джераше, рыцари в полном молчании сомкнули строй, выровняли ряды и, повторяя движения скакавшего на правом фланге приора, одновременно опустили копья.
Сарацинский отряд, полагаясь на бдительность дозора, спокойно двигался походным строем, и появление, словно из-под земли, целого эскадрона ощетиненных копьями неистовых франков стало для них громом средь ясного неба.
— Святой Гроб и Иерусалим! — теперь уже в полный голос прокричал приор.
Не успело горное эхо вернуть обратно его слова, как орденский боевой клич, исторгнутый из нескольких десятков луженых франкских глоток, обрушился на ошеломленного врага. Мусульманские всадники, скакавшие в первых рядах, резко осадили коней, и задние, еще не видя опасности, налетели на передних. Передние попытались развернуться и отступить, но им не давали это сделать стены ущелья. Хвост колонны, еще пребывая в полном неведении о том, что над авангардом нависла смертельная угроза, продолжал напирать. К тому времени, когда несущиеся во весь опор рыцари ударили по врагу, колонна сарацин уже представляла собой не боеспособный отряд, а беспорядочную свалку.
Главное преимущество тяжелой рыцарской конницы — таранный удар, благодаря опыту и предусмотрительности Сен-Жермена, организовавшего первоклассную засаду, было использовано в полной мере. Рыцари врезались в скопление испуганных людей и коней в тот самый момент, когда неразбериха достигла своего пика.
Жак упер копье в седельный крюк и в самый последний момент перед сшибкой жестко пришпорил коня. И без того распаленный атакой, дестриер [630] взвизгнул от боли, присел, с силой оттолкнулся копытами от земли и, словно выпущенная из баллисты стрела, врезался в толпу. Копье ударило в плотно сбитую толпу так, что Жак с трудом его удержал. Первый сарацин просто вылетел из седла, а его конь, потеряв равновесие, беспомощно завалился на бок. Остро заточенный стальной наконечник погрузился в людскую стену и пробил насквозь второго. Жаку ударила по ладони отдача, и раздался громкий треск — древко копья, не рассчитанное на боковые нагрузки, став рычагом в теле пораженного врага, не выдержало и сломалось. Отлетая в сторону с торчащим в груди обломком, пронзенный насквозь мусульманин сбил на землю еще двоих, и они тут же завершили свой земной путь, отмеренный Аллахом, под копытами не разбирающих дороги до бешенства возбужденных коней.
Жак отбросил ставшую бесполезной рукоять, наклонился и пошарил вдоль ноги, нащупывая седельные ножны. Сталь крестовины приятно охладила слегка саднящую после удара руку, а обитая тонкой телячьей кожей деревянная рукоятка привычно легла в ладонь. Он потянул меч на себя и, слушая ни с чем не сравнимый свистящий шорох выходящего из ножен клинка, вскинул руку, в которой теперь сверкала непобедимая фламандская сталь. Кисть привычно напружинилась, ощущая тяжесть хорошо сбалансированного меча. Он снова пришпорил коня и ринулся в гущу схватки.
Первого же врага он встретил прямым ударом от корпуса, вложив в него всю силу. Быкоподобный сарацин, привычно рассчитывая на свою мощь, попробовал ответить встречным прямым ударом. Но в бою на мечах редко побеждает грубая сила. Легкий, слегка искривленный клинок дамасской работы, встретившись с прямым лезвием, подставленным под правильным углом, со звоном вылетел из руки араба и, повиснув на шнурке, сослужил незадачливому хозяину скверную службу, сильно дернув его вниз и назад. Араб потерял равновесие и развернулся к Жаку полубоком. Этого было достаточно для того, чтобы рыцарь вторым замахом перерубил противнику незащищенное горло. Выбросив перед собой черный сгусток крови, араб с бульканьем и предсмертным хрипом рухнул на гриву своему беломастному коню, окрашивая его шею и грудь в ярко-алый цвет.
Со следующим противником, сжимавшим в руке легкое кавалерийское копье, пришлось повозиться. Жак едва успел изготовиться для отражения атаки и принял удар копья на щит боковым отводом. Тонкий как игла наконечник ударил в железную полосу обивки и с хрустом прошел по дереву, разрывая толстую воловью кожу. Всадник попробовал отдернуть его назад, чтобы повторить удар, но было уже поздно — их кони съехались почти вплотную. Сарацин взвизгнул, отбросил копье и попытался достать свой меч, прикрываясь при этом коротким круглым щитом.
«На таком только рыбу жарить», — усмехнулся про себя Жак и в два сильных верхних удара разнес его в мелкую щепу. И без того паникующий сарацин, судя по оружию и одеждам, знатный и богатый, запутавшись в ножнах, вжался в седло и зажмурил глаза. «Эх, как сказал бы Робер, такой пленник пропадает», — подумал Жак и обрушил меч прямо на подставленный загривок, перерубая противнику шейные позвонки, которые прикрывало лишь совершенно бесполезное в бою кожаное подобие кольчужной защиты. Джигит испустил протяжный стон, и Жаку почудилось, что враг его раздваивается, — внутренним взором он видел, как душа убитого понеслась к Аллаху, дабы тот определил ей место в мусульманском раю или аду, а обычное зрение показывало тело, окровавленной куклой валящееся на землю.
Не успел Жак перевести дух, как на него вылетел третий сарацин. На вид он был хлипким и неумелым, но после первого же обмена ударами Жак понял, что имеет дело с очень опасным противником. Жилистый араб, отражая нападение, подставил под удар и умело отдернул щит, сведя на нет всю вложенную в него силу, проскочил за спину и, не давая Жаку ни секунды покоя, стал вертеться вокруг, отвлекая рыцаря ложными выпадами в ожидании, когда франк подставит под удар какую-нибудь незащищенную часть тела. Если бы не умение замедлять свое время в бою, Жак вряд ли вышел бы из этого поединка победителем. Однако боевое искусство братьев-рыцарей Святого Гроба оказалось выше многолетней выучки и боевого опыта сарацина. Жак привычными упражнениями быстро вогнал себя в транс. Противник прямо на глазах превратился из быстрого, как молния, атакующего шершня в осу, что застряла в банке свежего кленового сиропа и, пытаясь выбраться на свободу, еле перебирает лапками в вязкой густой жиже.