Все присутствующие охнули, как один человек, и в зале воцарилась гробовая тишина, которую, впрочем, тут же нарушил воробей, по-видимому, обрадованный тем, что его голос теперь сможет услышать весь зал.

Присутствующие отреагировали на новость по-разному. Председательствующий бальи, не скрывая своих чувств, облегченно вздохнул. Архиепископ перекрестился и начал шептать молитву. Барон Ибелин просиял, а его придворный легист всеми силами пытался изобразить скорбь по поводу случайной кончины своего столичного коллеги. «Не их работа, — сделал про себя вывод Жак. — Тот, кто это устроил, не станет откровенно торжествовать и демонстрировать радость». Он прошелся взглядом по рядам знати. Единственным человеком, которого, казалось, совершенно не задела принесенная десятником ошеломительная новость, оказалась донна Корлеоне.

— Это Витториа, — прошептал, подтверждая его слова, Робер, — ее работа. Эх, рано мы с тобой, приятель, победу праздновали. Похоже, что эта змея подколодная все-таки получит наши головы.

Жак почувствовал во рту горячую слюну. Он отчетливо осознал, что дело проиграно окончательно и бесповоротно, и теперь их может спасти от неминуемой гибели разве что чудо.

— Несмотря на случайное выпадение из окна мэтра Ги из Вифлеема, акрского легиста, — посовещавшись со своим окружением, объявил бальи, — суд продолжает рассмотрение дела. Обвиняемым предлагается либо избрать себе в защитники кого-то из присутствующих здесь, в зале, либо держать ответ самим.

— Что скажешь, пейзанин? — обратился к Жаку Робер. — Поищем себе нового адвоката?

— Гибель адвоката — не случайность… — обреченно прошептал тот. — Я думаю, что в толпе полно подставных, которые защитят нас не лучше, чем мэтр Мартин Аквитанский…

— Ну да ладно, — вскинул голову достославный рыцарь, — сами с усами. Еще посмотрим, как они запоют. Слава богу, покойный Ги, да будет ему земля пухом, и пусть ангелы услаждают его слух в раю, куда попадают все невинноубиенные, вчера объяснил, что нам делать и как он собирался отвечать на последние обвинения.

Жак в ответ коротко кивнул.

— Я и сержант, — громко произнес де Мерлан, обращаясь к судьям, — не желаем прибегать к услугам иного защитника и будем отвечать сами.

— Так тому и быть, — несколько разочарованно произнес бальи. — Что ж, я смотрю, слова просит обвинение.

При этих словах Мартин Аквитанский вылетел вперед.

— Многоуважаемый суд! По воле моих клиентов, скорбя о безвременно ушедшем от нас мэтре Ги, мы снимаем все выдвинутые обвинения, за исключением двух. А именно: благородные господа, интересы которых я имею честь представлять, настаивают на уличении сержанта Жака в вооруженном бунте, а рыцаря де Мерлана — в злонамеренном колдовстве. При этом оба обвиняются в пособничестве друг другу как в первом, так и втором случае.

— Вчера же ясно было сказано, — рявкнул Робер, — что, пока не будет определено, на чьей земле произошла стычка, не будет и рассматриваться обвинение в бунте! Вы же прекрасно слышали, что говорил сидонский бальи!

— Бальи славного города Сидона, — засветился от счастья обвинитель, — вчера вечером отбыл из Тира по государственной необходимости. Его советник, коему оставлены все полномочия, временно отказывается от межевой тяжбы в пользу его светлости барона. Таким образом, с учетом только что сделанного рыцарем де Мерланом признания о том, что там «произошла стычка», обвинение в вооруженном мятеже можно считать доказанным.

— Ах ты, скользкая жаба! — взревел Робер. — Ты что же, думаешь, что мои слова можно перекручивать, как тебе вздумается, баронская подтирка?

— Если вам, благородный сир, известны законы, которые позволяют толковать мои слова как-нибудь иначе, — все так же лучезарно улыбаясь, ответил Мартин, — то вы можете апеллировать к высокому суду.

— Законы! — Робер был взбешен. — Верните мне меч и выставьте любого бойца — и Господь разберется, кто из нас прав, а кто виноват!

— Процессы, где вина подсудимых очевидна и подтверждена множественными свидетельствами, не решаются судебным поединком, — нахмурившись, сказал бальи. — Переходите к следующему пункту.

— Теперь рассмотрим вопрос о колдовстве, — не стал возражать бейрутский легист.

— Протестую! — воскликнул Жак. Он поборол в себе робость перед благородными господами и выступил первым, боясь, как бы Робер сгоряча не выдал еще какую-нибудь фразу, которая сделает их положение, и без того крайне шаткое, совершенно безвыходным. — Мы являемся крестоносцами, принявшими обет, а потому в обвинениях, касающихся дел веры, подлежим юрисдикции церковного суда. Прошу направить нас к его высокопреосвященству архиепископу и полагаюсь на то, что он рассудит это дело по справедливости!

— К величайшему сожалению, уважаемый суд, — обрадованно завопил обвинитель, — обвиняемые уже не крестоносцы, а простые паломники! В день турнира, то есть я хотел сказать, во время бугурта, его преосвященство архиепископ Тира по ходатайству ректора крестоносного братства святого Андрея Акрского подписал индульгенцию о том, что обет ими полностью исполнен! Я могу предъявить сей документ суду!

— Я вам верю, мэтр, — ответил бальи обвинителю, — тем более что в состав суда входит представитель кафедрального клира. Сержант Жак, ваш протест отклонен!

— Я желаю говорить, — снова взвился Робер. — Все, что тут было сказано, — это чудовищная ложь! Вдова Хафиза, наша домохозяйка, никакая не колдунья. Она из церкви Святого Марона, которая, как известно, признает главенство римского папы. И повесила она мне на шею вовсе не колдовской амулет, а ладанку с кусочком Святого Креста!

Слушая сбивчивую речь Робера, бальи откровенно скучал, барон не мог скрыть самодовольную улыбку, а сеньора Витториа, делая вид, что ее совершенно не интересует то, что происходит в зале, перешептывалась с сияющим от счастья сеньором Пьетро.

— Значит, вы утверждаете, что перед поединком вам на шею был надет христианский оберег? — вкрадчиво поинтересовался Мартин.

— Христианнее не бывает, — широко улыбнулся Робер.

— И вы готовы предъявить его суду?

— Само собой! — Робер стянул с шеи шнурок и протянул его вперед.

Пристав, по знаку бальи, раскрыл ладанку и извлек из нее маленький корешок, напоминающий человеческую фигурку. Держа кончиками пальцев, он поднес его к судьям. Те, разглядев, что он держит в руках, отшатнулись, словно им под нос подсунули пылающий факел. Затем пристав обернулся к залу и высоко поднял находку над головой.

— Мандрагора! Мандрагора! — раздались отовсюду испуганные крики.

Жак ощутил, что земля уходит у него из-под ног.

— Как видите, многоуважаемые судьи, — заявил обвинитель, — наличие колдовства бесспорно установлено. Всем известно, что корень мандрагоры, вырытый на кладбище или на месте, где казнят преступников, является колдовским талисманом.

— Приплыли, виллан, — пробормотал Робер, — а я-то еще подумал, что это за вино такое нам подали за ужином — с пряным привкусом, и травами отдает. Это, выходит, они нас с вечера опоили, а ночью в ладанку эту гадость и вложили заместо святыни.

— Вы по-прежнему отрицаете обвинение в колдовстве? — спросил бальи.

— Отрицаю, — уверенно ответил Робер.

— Понятно. — Бальи снова смотрел куда-то в сторону и говорил бесцветным голосом, словно произнося заученный текст. — В таком случае следствие будет искать дополнительные доказательства. Сегодня же вдова Хафиза будет взята под стражу и допрошена с пристрастием. Ее обреют наголо в поисках дьявольских печатей, а затем учинят Божье испытание огнем или водой. Но если сир Робер, даже не признавая своей вины, не станет отрицать обвинение, то мои клиенты не будут, в свою очередь, настаивать на дополнительном следствии, а разбирательство о степени вины вышеозначенной вдовы будет передано на рассмотрение совету местной маронитской общины.

В зале повисла тишина, которую на сей раз не нарушили даже хлопотливые птицы. Жак понял, что бальи предложил Роберу обменять жизнь ни в чем не повинной женщины на его собственную жизнь.