— Извиняюсь, господа, — произнес пристав с опаской, — я человек маленький, а закон есть закон. Нужно бы вам, того, руки связать и повесить на грудь вот эти надписи.
— Вяжи, штафирка, — скривился Робер, складывая руки за спиной. — Да только туго не затягивай, чтобы кровь не остановилась.
Они вышли на улицу. Солдаты по команде капитана образовали заслон, и процессия медленно двинулась вперед.
— Как нас поведут, Риккардо? — крикнул Робер, обращаясь к капитану. — По всем улицам или коротким путем?
— Сеньор распорядился коротким, сир рыцарь, — ответил апулиец. — В городе столпотворение, все боятся беспорядков.
Казнь рыцаря, имя которого уже было хорошо известно не только в Тире, но и по всей Святой Земле, вызвала множество толков и привлекла огромное число зрителей. Улицы были запружены народом настолько, что два или три раза, чтобы пройти вперед, стражникам приходилось пустить в ход свои копья. Зеваки обсуждали осужденных, словно рыцарей на турнире. Робер, проходя мимо кучки ремесленников, услышал, как один говорит другому:
— Дурак ты, Ансельм! Рыцарь — вот этот, высокий, черноволосый красавец. А виллан — маленький, рыжий, с усами. Это ведь даже слепой разглядит!
Сир де Мерлан скривился и покосился на Жака — не слышал ли тот? Но его друг шел, глядя прямо перед собой, полностью поглощенный собственными мыслями.
Проходя по улицам города, Жак ощущал, как каждый шаг по направлению к месту казни удаляет его от мира живых и приближает к страшному порогу. Именно сейчас он вспоминал всю свою жизнь, и она представала перед его глазами так же отчетливо, как будто он вспоминал о событиях одного, недавно прожитого дня…
Внезапно Жак вздрогнул. Он услышал крик, который вдруг вырвал его из воспоминаний о ночах, проведенных с Зофи, а до нее — с молодыми батрачками на отцовской заимке, и вернул его в сегодняшний день. Чтобы понять, в чем дело, он развернулся в ту сторону, откуда он услышал голос. У входа в лавку со специями и благовониями, мимо которой их вели, стояли несколько сирийцев. Это были купцы-мелькиты из Мосула, Жак знал их, потому что они несколько раз сопровождали сюда Хафизу за покупками. Один из них снова что-то прокричал, обращаясь к товарищу, который стоял на противоположной стороне улицы.
— Он произнес ту же самую фразу, что и убитый посланник на нефе! — прошептал Жак, обращаясь к Роберу. — Теперь я ее узнал и запомнил!
— Словами не передать, как вовремя! — недовольно пробурчал в ответ рыцарь. — Не удивлюсь, если кто-то в толпе начнет размахивать половинкой монгольской деньги. Меня сейчас больше Скальд интересует.
Они вышли на площадь, когда солнце поднялось в зенит. Знать заняла места на балконах и в окнах домов. Городская стража оттеснила толпу по краям, освободив большую площадку. Там на утрамбованной земле стояла деревянная колода, а рядом с ней аркой, открывающей путь на тот свет, возвышалась мощная виселица. Под ней ожидали с десяток человек, среди которых выделялся один, в багрово-красной шапочке и коротком, едва достигающем бедер плаще. Апулийцы разомкнули строй, пропустили осужденных вперед, а сами, рассыпавшись, образовали вокруг места казни второе, внутреннее оцепление.
Жак ощутил, как между участниками предстоящего действа и зрителями пролегла незримая, но явственно ощутимая граница. За этой границей теперь гудела встревоженная их появлением толпа простолюдинов, привставали на балконах господа, а в окнах мелькали любопытные женские лица.
Перед самым оцеплением на земле были расстелены большие персидские ковры, а над ними сооружен пальмовый навес. Под навесом расположились нобили — тирский бальи, барон Ибелин с племянником Ги де Монфором, рыцарь Пьетро ди Россиано и участвовавший в судебном заседании архидьякон. Архиепископ Тира, по всей вероятности, не разделявший кровожадных устремлений своей паствы, на казни не присутствовал. Не было под навесом и Виттории. Впрочем, она могла наблюдать за ними, скрывшись за шторой одного из многочисленных окон.
— Слетелось воронье, — проговорил Робер, косясь в сторону навеса. — Не смогли нашей кровушки добыть в честном бою, так теперь наслаждаются, победители! Эх, чует мое сердце, что Скальд не успеет вернуться, и все, что ему останется, так это снять с виселицы наши тела.
— Ну что, будем прощаться, сир рыцарь? — спросил Жак, и голос его задрожал.
— Не дрейфь, пейзанин, — ухмыльнулся Робер, — все там рано или поздно окажемся. Жаль, что не в бою, ну да тоже не беда. Это язычники-северяне считают, что в рай попадают только воины, погибшие с оружием в руках, а наша святая церковь…
Опережая палача, к ним подскочил священник.
— А, это ты, послушник! — радостно окликнул его Робер. — Я-то думал, что перед смертью более ни одного знакомого лица не увижу…
— Не послушник, а монах бенедиктинской обители в Яффе! — ответил тот. — Побывав на небогоугодном суде, я еще в первый день, когда сии греховодники только собирались выносить вам приговор, отправил нарочного к Его Святейшеству, самому патриарху, дабы он своей духовной властью остановил беззаконное непотребство. При этом я нанял гонца, используя деньги, собранные мной как пожертвования нашему монастырю. Надеюсь, что сир рыцарь не позволит мне впасть в прегрешение и вернет затраченные средства.
— Сторицей, — ответил Робер. — Поройся в поясном кошеле и возьми оттуда ливр, святой отец.
За действиями монаха алчно поглядывали экзекуторы.
— Спаси тебя Господь! — перекрестился и вздохнул монах. — Да только нет до сих пор посланника от патриарха. Вот я и решил, раз уж помилование не успеет, самолично проводить вас на эшафот, для чего получил от его преосвященства архиепископа право разового отпущения грехов. Станьте на колени, дети мои, и повторяйте за мной…
— Не лги, церковная крыса! — опускаясь на колени, пробурчал Робер. — Поди, с самого начала рассчитывал на мою щедрость, а как увидел, что нас собрались казнить всерьез, бросил все и ринулся к плахе, чтобы выручить свои денежки. Ну да ладно, я и так тебе благодарен, что отпевать нас будет не какой-то чужой ярыга, а поп, который сражался вместе со мной на корабле с сарацинами.
— Отче наш, — произнес вслед за монахом Жак.
— Сущий на небесах, — продолжил, прекратив ерничать, де Мерлан…
После отпущения грехов священник отошел в сторону, и осужденные перешли в руки давно проявляющего нетерпение палача.
Палач был невысокого роста, чуть выше Робера. Он был широкоплеч, руки имел длинные и держал ладони ковшом, так что они напоминали две небольшие катапульты.
— Ну, стало быть, здравствуйте, господа хорошие! — произнес он, склонив голову набок и что-то про себя прикидывая. — Значитца, так. Мы вас сейчас будем по одному развязывать, платье снимать да льняные рубахи вам надевать, как водится по обычаю. Вы уж, того, драку не затевайте. Мои парни — люди тертые, у кажного стилет. Поджилки подрежем, а убивать не станем. Только мучиться будете не в пример дольше. Ну а ежели по-хорошему, то я расстараюсь, чтобы все для вас кончилось побыстрее. Кто тут из вас благородный рыцарь, ты, что ли? — спросил он у Жака.
— Он, — кивнул Жак на Робера, который, казалось, был готов взорваться от возмущения.
— Тогда проще, — даже и не думая извиняться, сказал палач. — Ты, — он ткнул пальцем в Робера, — первый. Главное — шею вытяни посильнее да замри. А я тюкну разочек, и все дела. А если дернешься, то могу ведь сразу и не оттяпать целиком. Нехорошо. Господа любят, чтобы голова покатилась…
— А этого сразу в петлю? — подскочил к палачу помощник, который возился до этого с блоком. — Как обычно? Поставим, затянем, а я по команде подпрыгну повыше и на веревке-то и повисну…
— Нет, тут вдвоем нужно, а то и втроем, — деловито прикидывал палач. — Ты не гляди, что он тощий, весу в нем препорядочно будет. Ты, сержант, не дрейфь! — обратился он к Жаку. — Мы тебе мешок на голову накинем, так что ничего и не увидишь…
— Это опять мне свою долю на троих делить, — обиделся подручный, — вот вечно все не как у людей…